– Спасибо, сержант. Больше желающих нет? – спросил Джон.
– Зачем вам это дерьмо, сэр? – Лерман чуть склонил голову, ожидая ответа. Темные его глаза были прищурены, круглое лицо лоснилось от пота.
– Я же сказал – ищу убийцу полицейского. У меня на родине это дело чести.
– У вас на родине, лейтенант, обдолбавшиеся торчки не палят в толпу ради прикола и не обвязывают себя динамитом, становясь в очередь за супом, – заметили из зала.
– Верно. Ну и что? Он убил полицейского. Одного из нас.
Лерман поскреб щетину на подбородке. Сказал, словно извиняясь:
– Совсем запаршивел. А, черт с вами. Записывайте. Только отпустите домой на пару часов – я грязный, как крыса.
– Патологоанатом тебя спиртом оботрет, – поддели его. Шутку, однако, никто не поддержал.
Поднялось несколько неуверенных рук. Детективы стеснялись смотреть на товарищей, словно не вызывались добровольцами, а признавались в людоедстве.
– На бошей я тоже пойду.
– И я.
– Записывай меня, лейтенант.
Джон едва не сел мимо стула. Ошарашенно смотрел на этих непонятных людей и понимал, что лекции по психологии, что он слушал когда-то, – пустой набор звуков.
– Черт, парни, – только и смог он сказать. – А я-то думал, вы тут все в домохозяек выродились.
Мимо проходили расходящиеся по своим делам полицейские; они смотрели на него – кто презрительно, кто с сочувствием. Многие просто отводили глаза, будто уличенные в воровстве.
– Да ладно вам, лейтенант. Хватит уже молоть про патриотизм, – буркнул Кубриа. – Вы только дайте мне из него кишки выпустить. Суд его оправдает, это я вам как дважды два говорю. Загоним сучонка в угол и пришьем.
Оставшиеся закивали соглашаясь.
– Я этого не слышал, детектив, – предупредил Джон.
19
Ему казалось, будто все смотрят ему вслед. Он убеждал себя: это нервы. Ты впервые в этом районе, этот дом тебе незнаком, по дороге тебе не встретился ни один полицейский, этим людям нет до тебя никакого дела – у них своих хлопот выше головы. Однако неприятное чувство не проходило.
Конспиративная квартира оказалась большой комнатой в цокольном этаже. Вокруг жили не до конца опустившиеся люди, некоторые умудрялись где-то работать, у многих были семьи, через тонкие стены доносились скороговорки спортивных комментаторов и признания в любви из сериала. В коридоре пахло сгоревшим растительным маслом и теплой сыростью.
Хенрик вымыл руки и нанес на ладони свежую порцию пластика, изменяющего отпечатки пальцев. Пошарив в холодильнике, среди бутылок с питьевой водой отыскал завалявшийся кусок черствого хлеба и початый тюбик с дешевым майонезом. Он сделал пару примитивных, неприятного вида бутербродов и заставил себя съесть их, старательно пережевывая – ему была необходима энергия.
Сквозь сочное причмокивание поцелуев и шипение масла на сковородах до него донеслось: «Прерываем трансляцию для срочного сообщения…»
«Должно быть, снова про этого индюка», – усмехнулся он. Странная глупая гордость не проходила: война начнется из-за него. Напалм вот-вот выжжет эту грязь на улицах. Уж лучше пускай тут маршируют молодчики с факелами – по крайней мере, внешне они олицетворяют порядок: наконец-то уберут мусор и исчезнут рои мух. А его перебросят в другой город, войны на всех хватит. Правду сказать, Пуданг ему здорово надоел.
«Управление полиции сообщает: за нападение на сотрудника полиции разыскивается преступник, предполагаемое фото которого вы видите на экране. Возраст: двадцать пять – двадцать восемь лет, выше среднего роста. Особая примета – глубокий вертикальный шрам на правой половине лица. Плечи широкие, походка свободная, глаза голубые. Вознаграждение за любую достоверную информацию, способствующую задержанию…»
Хенрик похолодел. Все его естество собралось в комок, он напрягся, как зверь перед прыжком. Он нюхал воздух, замерев посреди комнаты и уставясь в никуда. Казалось, это сообщение гремит на всю улицу, и нет в городе человека, который не видел бы лица на экране.
20
Грета не донесла до рта чашку с кофе: из глубины голокуба на нее смотрел смутно знакомый человек. Лоб оказался низковат, подбородок сделали слишком тяжелым, волосы были странно курчавыми, но в целом не узнать его было невозможно – это был Хенрик.
О, черт! Показалось, ее загоняют в угол вместе с ним; она ощущала его страх и отчаяние – его только что сделали вне закона с обеих сторон. Что происходит, прах их дери?
Холодная волна набежала и скрыла ее с головой – совсем как тогда, во время отборочной мясорубки.
Красные от недосыпания глаза. Одежда покрыта коркой засохшей грязи. Еле слышные шепотки: будущие егеря знакомятся друг с другом, почти не разжимая губ, чтобы не привлечь ненужного внимания. Не все же им обращаться к соседу по строю: «Эй, парень!». Даже если кого-то вскоре вышибут, им надо действовать слаженно. Без помощи товарищей их надежды станут и вовсе призрачными.
– Я Герхард Блюменритт.
– Ханс. Я из Аберда.
– А я Петр. Меньшов. Из Меклена.
– Петер?
– Не Петер, а Петр.
– Смешное имя.
– На свое посмотри.
– Я Грета Чаммер.
– Да уж знаем. Насмотрелись вчера.
– Скотина.
– Не злись, я просто шучу. Мы за тебя переживали.
– А ты?
– Хенрик Вольф. Из Нанса.
– Где это?
– На Вальдемме, где ж еще?
– А я Бруно Винер. Из Дорта есть кто-нибудь?
– Тихо, инструктор идет!
Фельдфебель Лутц, будто бы и не бегал с ними полночи по темному лесу, бодрый и подтянутый, разразился серией команд:
– Разобраться в колонну по одному! Живей, живей! Не стоять! Вот ты, длинный! Как тебя?
– Рекрут Пфергам, инструктор!
– Кому сказано – не тянуться перед начальством, остолоп! Отвыкай от своей муштры!
– Виноват, инструктор!
– Тьфу ты! – в сердцах сплюнул егерь. – Будешь командиром взвода. Временно. Вся эта шеренга – твоя.
– Благодарю… – начал было надувшийся от высокого доверия новобранец. Но, наткнувшись на предупреждающий взгляд фельдфебеля, сник. – Так точно, инструктор.
Непросто преодолеть привычки, что вбивались в тебя годами агитации, регулярных тренировок и военно-спортивных мероприятий. Вся деятельность молодежных организаций, включая работу детских секций, была построена по-военному. Отдание чести старшему по званию, уставная стойка, четкий строевой шаг, «так точно», «никак нет», «на кра-ул». Это впитывалось ольденбуржскими школьниками вместе с воздухом родины. И вдруг, когда они оказались в той самой военной среде, в самой ее сердцевине, когда их привычки, наконец, должны обрести смысл, им говорят «отвыкайте».
Это проще сказать, чем сделать.
– Внимание, рота! Повзводно, в колонну по одному, по направлению к морю – бегом марш!
Невыспавшиеся, голодные, с чугунными от усталости мышцами, но все же полные решимости дойти до конца, они помчались к воде. Увязая в прибрежной гальке, передвигались уставным полубегом, стараясь топать в ногу. И вот уже – хлюп-хлюп – головные подняли каскады брызг, врезавшись в волны. А команды «стой» все не было.
– Живо, живо! – подгонял инструктор.
Вода уже по грудь. Волны толкались, лишая ноги опоры на скользких камнях. Что-то на дне путалось между ботинками. Наверное, прибрежные водоросли. Тем, кто впереди, еще труднее – Хенрик увидел голову с вытаращенными от испуга глазами. Голова хватала ртом воздух.
– Стой! Головные уборы – снять! К вычерпыванию моря – приступить! Резче, резче! Не спать!
Волны мягко накатывали и опадали вновь. Людские цепочки качались вслед за ними. Хенрик шлепнул на голову соседа мокрую тряпку, когда-то бывшую кепи, и принял от него другую, полную воды. Шлепок по макушке – он ухватил пустую «емкость». Теплая морская вода стекала по лицу.
Через час толчки волн уже подобны пытке – стоять на скользких камнях становилось все труднее. Поясница ныла от однообразных движений. Кожу на лице, разъедаемую солью, саднило. Вода, которая недавно казалась теплой, высасывала силы. Слабый бриз, приятно охлаждавший разгоряченное тело на берегу, теперь морозил кожу. С каждой минутой озноб становился все сильнее. Стремясь согреться, Хенрик двигался резче, но от этого море только быстрее забиралл тепло. Зубы стучали. Где-то дальше, в невообразимой дали, замыкающие выливали воду на землю. Любопытные чайки пикировали на пляж в надежде поживиться. Хлопали крыльями над головой. Разочарованно крича, улетали прочь.