Все четверо жили вместе в большом мрачном доме на Джон-стрит в Блумсбери[2]. На внешний взгляд они составляли семью, на самом же деле это была группа людей, связанных взаимными финансовыми интересами. Само собой, Джулия и дядя Джозеф выступали в роли заложников. Джона, чьи интересы ограничивались игрой на банджо, пивными, мюзик-холлом и спортивными газетами, можно было считать второстепенным персонажем. Следовательно, именно на долю Морриса выпадали все текущие заботы, печали и радости жизни этой маленькой «империи». Существует расхожее утверждение о том, что в жизни радости и беды чередуются, оно принадлежит к числу тех банальностей, которыми разные услужливые моралисты утешают неудачников и непризнанных гениев, однако, в случае Морриса синяков и шишек было гораздо больше, чем пирогов и пышек. Он не жалел усилий и требовал того же от других; рано утром вызывал к себе прислугу, собственноручно распределял продукты, отмечал на бутылке, сколько осталось вина, подсчитывал несъеденные бисквиты. Ежедневные расчеты приводили к малопривлекательным сценам: кухарка каждый раз подвергалась различным обвинениям, а в гостиной приходящие торговцы устраивали с Моррисом настоящие сражения за каждые три пенса. Посторонние люди с пренебрежением отзывались о нем, как о «скупердяе», он же сам считал себя попросту обманутым человеком. Окружающий мир должен был ему семь тысяч восемьсот фунтов, и он решил для себя, что мир ему эти деньги вернет.
В полной же мере черты характера Морриса проявлялись в отношениях с дядей Джозефом. Дядя был чем-то вроде пакета весьма рискованных ценных бумаг, в который вбухнута куча денег; не было поэтому ничего удивительного в том, что Моррис заботился о сохранности этого «пакета» весьма тщательно. Ежемесячно старика навещал врач, даже если Джозеф ни на что не жаловался. Его режим питания, гардероб, выезды в Брайтон и Борнмут — все это соблюдалось с регулярностью и старательностью, более свойственными кормлению грудных младенцев. Когда погода портилась, дядя должен был сидеть дома. При хорошей же погоде он был обязан уже в половине десятого ожидать племянника в холле. Моррис удостоверялся, на месте ли рукавички и не протекают ли ботинки, после чего господа под ручку отправлялись в офис фирмы. Прогулка явно не была веселой, поскольку ни одна из сторон не пыталась даже изображать взаиморасположение. Моррис постоянно напоминал дяде о растраченных деньгах и неустанно повторял, что мисс Хезелтайн является для него обузой; Джозеф же, хотя и был по натуре человеком мягким и кротким, взирал на своего племянника с чувством, близким к ненависти. Но дорога в фирму не шла ни в какое сравнение с возвращением домой, поскольку сам вид семейного пристанища, так же как и любое воспоминание о мелочах проистекающей там жизни способны были отравить существование каждому из Финсбюри.
На входных дверях все еще фигурировало имя Джозефа. Банковские чеки также все еще подписывал он; это было одно из тактических ухищрений Морриса, имеющее целью произвести угнетающее впечатление на оставшихся участников тонтины. На самом деле, торгово-кожевенный бизнес полностью принадлежал ему, будучи при том наследством весьма обременительным. Моррис пробовал продать фирму, но сделанные ему предложения были попросту смешны. Пробовал ее расширить, но удалось увеличить только долги. Пробовал ограничить масштабы деятельности, но ограничил только доходы. Вообще на этом деле никто никаких денег на заработал, исключая оборотистого шотландца, который удалился (после увольнения с должности) в местечко Банфф, где на добытые средства выстроил себе небольшой замок. В адрес этого предателя-каледонца сыпал руганью Моррис, сидя ежедневно в своем кабинете и просматривая почту. Рядом, за соседним столом, исполнял службу дядя Джозеф, ожидая с угрюмой миной указаний или раздраженными движениями пера ставя свою подпись на бумагах, смысла которых абсолютно не понимал. А когда свежеиспеченный шотландский землевладелец прислал уведомление о своей вторичной женитьбе (на Давиде, старшей дочери преподобного Мак-Кроу), все не на шутку боялись, как бы Морриса не хватил удар.