- Сходи в школу и приведи Анжелику. Он уже без сознания и, боюсь, оно к нему уже не вернется.
- О Господи! - всплеснула руками Моника.
- Поспеши за Анжеликой, если хочешь, чтобы она успела взглянуть на отца в последний раз, прежде чем он умрет!
Моника бежала, пока не завернула за угол, после чего не торопясь зашагала к школе. Она долго и путано объяснялась с учительницей Анжелики английский у Моники хромал на обе ноги, да и акцент был ужасный. Наконец мисс Планктон отправила Монику в коридор и вызвала из класса Анжелику.
Девочка вышла пунцовая от стыда. Ее мать была единственной женщиной во всем городке, которая не умела как следует говорить по-английски. Моника быстро заговорила с Анжеликой на французском.
- Мне нужно уйти домой, мисс Планктон, - сказала Анжелика. - Мой папа очень сильно болен, ему совсем плохо.
Мисс Планктон тут же сочувственно захлопотала, помогая Анжелике застегнуть пальто и ботики, в то время как Моника стояла беспомощная, ломая руки.
Бедная, несчастная женщина, подумала учительница, глаядя вслед матери с дочкой. Бедная миссис Бержерон. Сколько ей пришлось вынести.
Моника крепко держала Анжелику за руку, не давая девочке бежать, но Анжелика все-таки вырвалась и побежала вперед.
- Папа, папочка! - закричала девочка, влетев в спальню.
Она подскочила к кровати и, если бы доктор Саутуорт не удержал ее, бросилась бы прямо на неподвижное тело отца.
- Тише, малышка, - ласково произнес он, держа Анжелику за плечи. - Не надо шуметь.
- Как он, доктор? - спросила Моника.
- Он еще дышит.
- Сколько еще?
- Трудно сказать. Час или даже меньше. Или чуть больше. Он слишком упрям, чтобы уйти быстро. Ты бы пошла лучше и отдохнула, Моника. Я позову тебя.
- Нет, - покачала головой Моника. - Я останусь с ним. А вам ведь нужно еще посетить других больных.
- Срочных случаев у меня нет, - ответил доктор. - Арман мой друг. Я останусь с ним.
- Но вам не нужно... - начала было Моника, но осеклась.
Доктор холодно посмотрел на нее, потом отвернулся и снова взял Армана за запястье.
- Иди и приляг где-нибудь, Моника. Я побуду с ним.
Когда Моника вышла из спальни, он вздохнул с облегчением. Он говорил по-французски несравненно лучше, чем Моника по-английски, но французский оставался для него чужим, поэтому разговоры с Моникой всегда утомляли доктора. Он сел в кресло рядом с кроватью Армана, а Анжелику усадил на колени.
- Не плачь, маленький ангел, - сказал он. - Не плачь, мое солнышко. Видишь, папа просто спит.
А что я могу еще сказать, черт побери, гневно подумал доктор Саутуорт. И что мне сказать ей, когда он умрет? Не плачь, Анжелика. Папочка не умер. Он только улетел на далекую звезду. О Господи!
Он поправил белокурые локоны Анжелики и пожалел, что не может сейчас выпить. Все, что угодно, только бы покрепче. Можно даже без льда и содовой.
Моника прилегла на кровать в своей комнатенке у кухни, но знала, что уснуть не сможет. Подождав несколько минут и, убедившись, что врач спускаться не собирается, она встала и села на стул у окна. Снова повалил снег. Моника долго, целую вечность следила за крупными белыми хлопьями, потом опустила взгляд на свои руки. Ужасные руки - красные и растрескавшиеся от ветра и стужи, хлорки и мыла. Безобразные руки.
Пора мне уже начать заботиться и о себе, подумала Моника.
Она встала, подошла к шифоньеру, порылась в верхнем ящичке, нашла маникюрный набор и присела снова. Подрезая ноготь, она принялась тихо напевать под нос.
Глава третья
Моника Монтамбо появилась на свет в Монреале, став первым ребенком у Туссена и Клодетты Монтамбо, которые вообще-то не хотели заводить детей. Причин тому было много, но главная состояла в том, что Туссен приходился Клодетте троюродным братом. К тому же работа людей его профессии - а Туссен был кузнецом, - оплачивалась не слишком щедро, но в довершение всего, Клотильда, слабая от рождения, не отличалась здоровьем и в последующие годы. Хотя в глазах других канадских французов все эти причины, за исключением разве что первой, особого значения не имели, для молодых Монтамбо они были ох, как важны.
Друзья и родственники считали Туссена фантазером и выскочкой. А родился и вырос он на ферме, расположенной в окрестностях Шербурка, и причем далеко не процветающей; двое братьев Туссена добывали минералы и руды на прииске под Асбестосом.
- Одного у него точно не отнять, - говаривали некоторые члены семьи Туссена, - планы он строить мастак.
- А, по-моему, он просто задавака, - говорили другие. - Вбил себе в голову, что в один прекрасный день станет крупным бизнесменом, да еще в Монреале.
- Что делать - он не виноват. Это все Клодетта его настраивает.
- Точно. Клодетта и ее парижская мамочка!
- Ей-Богу, если она снова начнет свои россказни про Елисейские поля и портняжек из Латинского квартала, меня просто вырвет!
- Да. И почему эта старушенция там не осталась, если уж так обожает свой драгоценный Париж?
- И ведь тогда нам не пришлось бы слушать всякие бредни, что плетет Клодетта.
На самом деле другим членам семейства Монтамбо была не по нутру сама манера Клодетты произносить слова. Клодетта говорила на чистейшем французском, которому обучила ее мать, и который резко отличался от местного говора в городках и деревушках французской Канады. Хуже того, Клодетта научила говорить правильно самого Туссена, и вскоре его друзья и родственники к своему вящему огорчению уверились: Туссен потерян для них навсегда.
- Женившись, он задрал нос и вообразил, что уже не ровня нам, - так говорили они, как только речь заходила о Туссене. При этом все почему-то забывали, что тоже состояли в родстве с Клодеттой.
- Только по линии ее отца, - оправдывались родственники Туссена. Хороший был малый ее отец - чистая душа. И спину гнул и вкалывал до седьмого пота, как и любой из нас. Если бы не причуды да жеманство его жены, то Жан не умер бы так рано.
Но вовсе не Клодетта пробудила и разожгла в муже огонь честолюбия. Насколько Туссен мог себя помнить, ему всегда хотелось чего-то другого, нежели работать от зари до зари на развалюхе-ферме или корпеть на асбестовых приисках, как братья. Клодетта лишь укрепила его веру в собственные силы и в лучшее будущее.