Вернулись они уже в сумерках и принесли только дров (опять остатки какого-то лагеря).
— Какие куропатки?! — смеется нашему вопросу Леша. — Да он любую птицу больше воробья за куропатку считает. «Вон она, — кричит, — в траве спряталась!»
— Ну да, — хохочет Саша, — в высокой и густой таймырской траве.
А Константин Иванович так и не пришел. Но, если честно сказать, я его сегодня и не ждал.
29 августа
Погода все-таки испортилась: дует хоть и не сильный, но холодный отжимной ветер, с гор по распадкам к озеру (и значит, к нашей палатке) ползет туман. Весь день был какой-то тусклый: серый, мокрый, тоскливый.
Леша целый день возился со своими образцами. Я целый день готовил еду и наготовил ее впрок на несколько дней целую гору. Саша продолжал возиться с мотором, а мы умоляли его оставить все как есть — ведь мотор-то, слава богу, работает, а лучшее — враг хорошего.
— Саша, ты меня простишь? — раздался виноватый голос Петьки.
— Это что-то новенькое, — философски заметил Саша, — прежде мы слышали: «Леша, ты меня простишь?»
Петька умудрился нанести сразу два урона нашему отряду: сломал дужку у печной дверцы и антенну у «Спидолы». Нанес урон отряду и я: потеряв равновесие, плюхнулся с размаху на брезентовый раскладной стул и сломал его. В наказание за провинность Петьке поручено чинить сломанный мною стул. (Меня, разумеется, наказывать ни у кого духа не хватило.)
А Константин Иванович опять не пришел. Мы прождали его до двух часов ночи, трижды стреляли в воздух зелеными ракетами (стрелял конечно же Петька). Легли спать, решив, что, если Константин Иванович не явится завтра, всем отрядом пойдем искать его.
30 августа
С утра у меня большое несчастье: сломался примус, тот самый, за починку которого Петька получил (и уже сожрал) банку сгущенки. Прокладку из резины он вырезал быстро (использовал ЗИП надувной резиновой лодки), а вот металлический колпачок, который в прошлый раз он сделал из карабинной гильзы, сейчас сделать не из чего — под рукой нет ни одной стреляной гильзы. Целый месяц, как дите малое, играл он этими гильзами, а вчера зашвырнул их все в озеро, вспугивая чаек с наших сетей (хотя можно было бросать в наглых птиц и камнями). Пришлось стрелять из карабина в пустую бочку (и патрон зря истратили, и бочку изуродовали). Примус починили, но надолго ли?
Пока Леша с Петькой занимались примусом, мы с Сашей из второй надувной резиновой лодки и большого куска брезента сделали нечто вроде тамбура перед нашей палаткой. Сразу стало меньше дуть, и от этого в палатке сделалось теплее.
Часов в десять Леша, Саша и Петька ушли в недолгий маршрут, взяв с собою ружье и карабин, и, хотя прихватили они с собою молотки, я думаю, главной их целью было встретить Константина Ивановича. Вернуться они обещали не позднее семи часов и заказали мне на ужин согудай.
Днем я пытался было затопить печку, но эта попытка кончилась полной неудачей: весь дым шел в палатку. Промучившись часа два, охрипнув от кашля, со слезами на глазах, я отказался от этой затеи. Ведь буквально третьего дня (да почти весь этот месяц, кроме первых трех-четырех дней) наша печка работала замечательно, что же такое вдруг с нею случилось? Уж не новый ли тамбур виноват в том, что она отказывается работать? Я сразу же вспомнил наши мучения с нею в первые дни пребывания здесь.
Ребята вернулись раньше обещанного срока. Еще издалека я сосчитал на склоне холма маленькие фигурки — их было только три. Все подавленны, молчаливы, про Константина Ивановича никто не упоминает. Чтобы чем-то занять себя (да и, если честно сказать, холодно в палатке: когда горели примусы, было еще ничего, а теперь зябко), Саша с Лешей стали заниматься печкой. С помощью двух жучков из горящей бумаги кое-как удалось организовать тягу, и печка с горем пополам затопилась, и дым пошел в трубу (но в палатке все-таки его многовато, так что пришлось ее основательно проветривать и, следовательно, выстуживать).
— Ну что, — грустно вздохнув, сказал Саша, — на ночь-то глядя идти бесполезно. А завтра с утра разобьемся на пары, наметим маршрут и с богом двинем на поиски.
Саша попробовал было «поклычковать», но и здесь нас постигла неудача: рация почему-то вышла из строя.
Часов в восемь вечера пришел наконец-то Константин Иванович, измученный, изможденный, голодный как волк. На лице у него была смущенная улыбка.
— Константин Иванович, — укоризненно сказал ему Саша, — что же вы с нами делаете-то? Ведь так недолго и инфаркт получить. Мы ведь уже собирались идти завтра с утра искать вас, бросив лагерь и все работы.
— Но у меня ведь еще около двух часов в запасе было, — виновато улыбаясь, говорил смертельно усталый Константин Иванович, — на поиски выходят через полтора суток после оговоренного срока. Ух, какой же там, на Неприветливом, ураганище был! Пострашнее, чем прошлый. Я ведь даже не сомневался, что ни палатки этой, ни лагеря нашего уже не существует. Я понимал, что вы меня ждете, беспокоитесь, но ей же богу, не было никаких сил вылезать из моей каменной норы. Извините, но я просто боялся попасть в камнепад. Причем, что удивительно, ветер был исключительно верховой. Там, в горах, валит с ног, а тут, внизу, возле озера, его почти и нет.
— Может, из-за этого у нас и печка не работает сегодня, — предположил Петька, — перепад давлений.
— И вправду, пожалуй, так, — сказал Саша, впервые за все время согласившись с Петькиным суждением.
Константин Иванович вновь (как и в тот раз, когда вернулся он, весь одетый ледяной коркой) попросил тазик горячего супа (и больше ничего!), съел его и улегся спать. Однако ночью он дважды вставал, мучимый голодом, и снова ел, ел и ел.
Сегодня посуду после ужина вместо Петьки мыл я — карточный долг (мы играли в подкидного дурака, и я немного поддался, чтобы устроить Петьке небольшой выходной). А на завтра назначен наш поход на юг — сворачиваем лагерь, снимаем сети, строим тримаран из лодки «Романтика» (в центре) и двух резиновых лодок (по бокам) и под мотором «Ветерок» (или «Матерок») плывем восемь километров на юг к самому основанию залива Нестора Кулика, где ожидают нас изба и неиссякаемые запасы каменного угля.
31 августа
Проснулся я довольно поздно, в девять часов, а все остальные спят без задних ног, спят так сладко, что будить их (а особенно измученного до последней степени Константина Ивановича) мне просто жаль. Поэтому я не стал этого делать, а потихоньку возился с примусами и съестными припасами (упаковывая их и готовя в дорогу) и так провозился до одиннадцати часов, когда ребята продрали наконец-то глаза. За эту свою милосердную акцию получил я от Константина Ивановича основательный нагоняй: погода превосходная, солнце, штиль, и каждый час в таких условиях буквально на вес золота. Вместе с тем, по каким-то приметам, известным только ему одному (может, по ноющим костям или легким позывам радикулита — профессиональной болезни геологов), Константин Иванович предполагает, что благодать эта ненадолго, что очень скоро погода переменится к худшему.
Все утро отряд полным составом (кроме, правда, меня — я упаковывал наши вещички) строил из брусьев и досок, запасенных еще в Игарке, тримаран. Я же внимательно следил, чтобы не только все обрезки досок, но и все стружки были аккуратно собраны в мешок (топливо в Арктике — самая дорогая вещь).
Первое испытание построенного тримарана закончилось полным фиаско: скобы, с помощью которых крепился мотор, и доска, соединявшая основные несущие брусья, оказались жидкими, и наш «Ветерок», едва начав работать, вывернул их с мясом наружу. Пришлось строить тримаран заново.
Сняли сети. В них оказалось двенадцать хороших рыбин, в основном сигов и муксунов. Сперва я очень расстроился: мне показалось, что все рыбы исклеваны чайками, а такую добычу ни солить, ни оставлять впрок нельзя, можно лишь пускать на уху да на согудай. Но при более внимательном осмотре оказалось, что испорчены только четыре рыбины (птицы сожрали у них потроха и жабры), остальные же совершенно целы.