В балке на полочке оставили мы будущим постояльцам спички (все так же, в мешочке с мукой), соли, возле печки — сухих дровишек на растопку. Мясо и рыбу оставлять бесполезно: все равно их сожрут песцы, а больше ничего у нас нет. Кстати, о песцах: с тех пор, как пришла зима, лег снег и песцы оделись в свои роскошные белые шубы, ни одного из них мы не видели. А ведь совсем недавно копались они, облезлые, похожие на крыс, у нас на помойке совершенно безбоязненно. Откуда вот, скажите, им известно, что нас, людей, интересует только их зимняя одежка?
Но вот час дня, два, три, а вертолета все нет и нет. Петька повесил нос на квинту:
— Неужели его опять нынче не будет и нам снова спальники разворачивать?
Однако часов около четырех услышали мы совсем неподалеку гул винтов (был он нам слаще музыки) и вскоре увидели на небе маленькую птичку, постепенно увеличивающуюся в размерах. Но, как ни странно, летел вертолет не с юга, а совсем с другой стороны — с востока, из-за семи холмов, с полярной станции. Как оказалось впоследствии, по дороге к нам он залетел на Бикаду к биологам (а вовсе не на полярную станцию), и в нем уже сидел молодой охотовед (по совместительству также и сотрудник рыбнадзора). Сперва мы было испугались этого соседства, но, поразмыслив, решили, что это даже хорошо: везем-то ведь мы биолога-рыбнадзорщика за наши денежки, оказываем ему услугу, и вряд ли он станет платить нам за это черной неблагодарностью. Так оно и оказалось впоследствии: разговоры шли у нас только о погоде, рыбалки и охоты мы никак не касались. Да и у нашего попутчика в вертолете стояла небольшая бочечка (полагаю, что с рыбой).
Хозяйственные мужички-вертолетчики, аккуратно посадив машину на площадку (ее-то мы оборудовали уже давно), стали торопить нас:
— Живей, мужики, живей загружайтесь. Дело к вечеру, да и погодка-то нынче вон какая, ненадежная!
Однако нам они нисколько в погрузке не помогали, зато помогал, и довольно ретиво, наш попутчик-биолог. А вертолетчики ходили тем временем по нашему лагерю и живо обменивались мнениями:
— Смотри-ка, а мы про этот балок и не знали. Вот куда на рыбалку прилетать надо. Дом — что надо, с печкой и полатями; угля на ползимы запасено, дров на месяц хватит. — Командир кивнул на останки нашего тримарана, которые мы сожгли менее чем наполовину. — Тут даже и сети чьи-то остались. Не вы, случаем, забыли?
— Нет, — сказал Петька, — это не наши. Да вы их все равно не распутаете. Тут со своими сетями прилетать надо.
Я искоса посмотрел на нашего попутчика и незаметно для него показал Петьке кулак.
И вот уж мы летим на юг, на юг, на юг. Прощай, великое озеро Таймыр!
В Хатанге никто наш вертолет конечно же не встречал, так что все сошло вполне благополучно.
Улетали мы из Хатанги летом, а вернулись в зиму. Все вокруг под снегом. Разместились мы там же, на первом этаже полуразвалившейся базы «Аэрогеологии» (теперь тут довольно холодно).
Первым делом побежали мы с Петькой на почту давать нашей Зое телеграмму о том, что наш полевой сезон успешно завершен, что мы с ним живы и здоровы. Во всех цивилизованных местах телеграф работает круглые сутки, но в Хатанге — только до восьми часов вечера. Когда мы с Петькой прибежали туда, тетка-начальница уже вешала замок. Гигантских трудов (упрашивать пришлось, прибегая к различным художественным подробностям, разукрашенным самым беспардонным враньем) стоило уговорить ее вновь открыть почту и отбить нашу телеграмму.
16 сентября
Теперь пути нашего отряда расходятся: Константин Иванович с Сашей и Лешей летят в Игарку, на базу к Иван Филипповичу — им надо сдать все наше снаряжение, упаковать и отправить все образцы и личные вещи; а мы с Петькой, захватив с собой многочисленные северные трофеи (в основном рыбу и мясо), быстро-быстро летим в Красноярск, а оттуда — в Новосибирск (Петька и так уже пропустил более половины месяца занятий, да и меня заждались). Мы договорились с ребятами, что все наши личные вещи они отправят в Новосибирск малой скоростью вместе с образцами. Да и то сказать, зачем нам самим тащить их в такую даль, тем более что у нас с собой груза и так гораздо больше нормы.
Как ни странно, билеты до Красноярска мы с Петькой купили прямо на сегодняшнее число и безо всякого труда (пик загрузки «Аэрофлота» прошел, видимо, где-то числа четвертого-пятого сентября). Мало того, в огромном «ИЛ-18» вместе с нами было всего семь пассажиров, и лишь в Норильске (вернее, в аэропорту его, Алыкели), где наш самолет совершил промежуточную посадку, к нам подсело человек пятьдесят, но все равно салон остался наполовину пустым.
А днем, гуляя по Хатанге, встретил я Виктора Терентьевича, того самого здоровяка с роскошной бородой, начальника хлебосольных топографов, что принимал нас у себя в июле, когда мы забрасывались в поле.
— Здравствуйте, здравствуйте, — раскланялся он с нами, — с удачным, надеюсь, возвращением с поля. Все в порядке?
— Все нормально, — солидно ответил Петька. — Все живы-здоровы. Сегодня вечером летим домой.
— Ребята, — страшно смутившись, сказал Виктор Терентьевич, — а у вас как с мясом? Оленинки не найдется маленько, а? Вторую неделю на кашах сидим.
— Какой разговор, — заорал Петька. — Конечно, найдется. Пойдемте с нами.
И впервые за все время нашего путешествия я не оборвал его. Мы пошли вместе к нам в общежитие, и там я подарил Виктору Терентьевичу переднюю ногу оленя (самого первого, убитого еще в июле, и превосходно сохранившегося). Надо ли говорить, что мы с Петькой были осыпаны благодарностями, которые приняли снисходительно и благосклонно.
Без всяких приключений и строго по расписанию приземлился наш самолет в Красноярске, причем не в северном (городском) аэропорту, куда обычно приходят самолеты из Хатанги, а в новом, недавно открытом аэропорту Емельяново. Как вскоре выяснилось, это тоже было удачей, потому что через два часа уходил до Новосибирска какой-то пролетный борт (Красноярск был у него пунктом промежуточной посадки), и мы без особого труда взяли билеты на этот рейс.
Все наши трофеи мы довезли в целости и сохранности. Особенный же фурор произвела оленина: не только потому, что это очень вкусное мясо, но и в связи с тем, как мы ее довезли, как сохранили, как сберегли без крошки соли. Моих многочисленных друзей буквально потрясли вид продукта и его качество (здоровенный окорок, покрытый тонкой асфальтово-черной корочкой, под которой было нежно-розовое, практически парное мясо). Вот уже сколько лет прошло с той поры, а один мой друг (художник, скульптор и поэт) говорит, что ни до, ни после этого случая мяса вкуснее не едал.
Досточтимый читатель! Ознакомившись с этим моим дневником, ты конечно же понял, что главное действующее лицо его — мой старший сын Петька. Если честно признаться, я писал этот дневник прежде всего про него и для него.
Надо сказать, что наше путешествие произвело на Петьку неизгладимое впечатление и оказало решительное влияние. Мало того что года полтора он потом говорил словами Константина Ивановича («Нет, это не вариант», «А вот это вариант!», «Тут нет вопроса» и т. п.), но после окончания школы поступил Петька на первый курс геолого-разведочного факультета Томского политехнического института (пытался он, правда, поступать на геологический факультет в наш Новосибирский университет, но не прошел по конкурсу). Успешно окончив первый курс, Петька, проявив необыкновенную энергию, устроился в геофизический (электроразведочный) отряд Томского университета (все его однокурсники-геологи были отправлены на конвейер Горьковского автомобильного завода — такую геологическую практику им организовал институт). Он (Петька) полагал тогда, что ему здорово повезло. Однако Петькин отряд так и не смог начать работу. Едва выехав в поле, машина, на которой они ехали работать и которая была полна аппаратуры и батарей питания к ней, перевернулась и упала с обрыва в болото. (За рулем сидел сам начальник отряда, получивший права всего пару месяцев назад и имевший к тому же зрение не то минус семь, не то даже минус восемь. Шофера найти тогда отряду не смогли, а сорвать работу отряда было совершенно невозможно — вот начальник и сел за руль. А сев, сразу почувствовал вкус к быстрой езде.) И Петька оказался в Ачинской районной больнице с диагнозом: множественный перелом костей свода и основания черепа. Впрочем, я уже писал об этом здесь, к чему повторяться, тем более если речь идет о таких грустных вещах.