Откуда-то из недр замка раздались крики, и Эмма дернулась, став настороженно осматриваться по сторонам. Что же она, черт возьми, натворила?
Но воспоминания об огне вернулись прежде, чем ею смогло овладеть сожаление. Запах гари…она чувствовала его также отчетливо, как если бы сама была там.
Огонь заполнил легкие Лаклейна, и его реакция на это оказалась даже более яростной, чем на пламя, некогда пожиравшее кожу его ног. Но он не доставил им удовольствия услышать рев боли. Ни в первый раз, когда умер, ни во второй, ни в любой последующий за пятнадцать десятилетий, сгорая и снова пробуждаясь в аду. Ненависть — единственное, что поддерживало в нем крупицы рассудка. И он цеплялся за нее, как мог.
Так было, когда пламя ослабло, и когда он осознал, что прикованная нога единственное, что удерживает его от пары, и даже тогда, когда заставил себя сломать кость, позволив… зверю выйти наружу, чтобы…
Эмма опустила голову, и ее стошнило. Он цеплялся за эту ненависть до тех пор пока не нашел ее — ту единственную, которую ощутил на поверхности, ту самую женщину, что должна была его спасти …
И тогда ради них он поборол эту ненависть в своем сердце.
Эмма не представляла, как он не убил ее, как не поддался неразберихе и ненависти в голове, смешанными с его потребностью заявить права на свою пару и обрести желанное забытье. Как смог удержаться и не овладеть ею со всей яростью, которая бурлила в нем, когда его кожа все еще помнила языки пламени?
Он не хотел, чтобы она знала о его пытках, и понимала его мотивы. Как и осознавала, что ей придется рассказать Лаклейну о ее снах. Но что бы она сказала? Что у нее апокалипсический случай переизбытка информации, и теперь ей известно все о его страданиях? Что после увиденного она убеждена — он пережил ужаснейшие из пыток, которым когда-либо подвергалось любое из существ.
Как ей сказать ему, что это ее отец сотворил с ним такое?
«Злобные, мерзкие паразиты, которым место в аду».
Ее чуть снова не стошнило, но она поборола подступающее чувство. Эмма не думала, что Лаклейн возненавидел бы ее за то, кем она была, но это причиняло бы ему боль, как капля кислоты, снова и снова попадающая на кожу…
Ее отец истребил почти всю его семью, семью, которую он без сомнения любил.
И теперь, зная его мысли и клятвы о расплате, а также то, через что ему пришлось пройти, Эмму переполняло чувство стыда. А она еще ругалась с ним из-за его желания отомстить.
Сейчас, собираясь отнять у него эту возможность навсегда, ей становилось еще хуже.
Ее решение… в общем, решение было принято. Лежа на холодном полу Киневейна, во время того побоища в ее мозгу будто что-то переклинило. Та самая пресловутая валькирская гордость и чувство чести — наконец нашли выход, подавив весь горький стыд. Недостойная. Пугливая. Слабая. Эмма Кроткая.
Больше нет!
Потому что — и это было самым поразительным — теперь, когда ее эмоции пришли в норму, и она могла мыслить более ясно, она все равно поступит также.
Ее саму пугала собственная решимость. Да, старая Эмма все еще пряталась где-то на задворках сознания, попискивая о том, какую глупость та совершает:
А вот и свежее мясцо. Где тут эта клетка с тигром?
Затея действительно попахивала безрассудством.
Но новая Эмма знала, она из тех кому «жить надоело». Ей просто слишком стыдно, чтобы переживать об этом. Так было нужно. Только так она сможет расставить все точки над «и» с ковеном и Лаклейном.
Лаклейн. Король с большим сердцем, в которого она безнадежно влюблена. Ради него Эмма будет сражаться до последнего.
Ее отец, ее бремя. Она здесь, чтобы убить Деместриу.
Дорога в частный аэропорт заняла у Хармана почти чертов час. Все это время Лаклейн с трудом сдерживался, чтобы не выпустить зверя наружу, балансируя по тонкому краю самоконтроля. Сейчас он был просто не в состоянии мыслить здраво. Эмма находилась в лапах вампиров, а Гаррет у валькирий.
Его настигло проклятие всех ликанов. Сила и свирепость, с которой они сражались, становились недостатком во всех остальных сферах жизни. Чем дороже им что-либо было, тем сильнее зверь жаждал вырваться наружу, чтобы это защитить.
Лаклейн ставил на то, что вампиры забрали Эмму в Хельвиту, к Деместриу, хотя это с таким же успехом мог быть Иво или даже Кристоф. Лаклейн отправил Касс найти Юлиама и Манро, а также всех ликанов, которых удастся собрать, чтобы отправиться в замок Кристофа. Ликан знал, что она выполнит поручение. После исчезновения Эммы, ей было достаточно лишь взглянуть в его глаза, чтобы, наконец, все понять.
Но что, если он ошибался относительно местонахождения Эммы? Вдруг ему и в этот раз не удастся найти Хельвиту? Неожиданно обрушевшееся понимание, казалось, лишило его способности мыслить.
Неожиданное понимание… Ведь Гаррет тоже был захвачен. Каким-то образом пленен… Каким-то?! Став свидетелем мастерства Люсии, почувствовав на себе силу Регины, а также скорость Никс и абсолютную холодность и злобу Кадерин, Лаклейн понял, что недооценил врага.
— Гаррет у валькирий, — сказал он Боу по встроенному в машине телефону, пока Харман гнал по туманным улицам Шотландии. — Вызволите его!
— Проклятье! Это не так то и легко, Лаклейн.
Нет, это легко. Лаклейн хотел, чтобы Гаррета освободили. А Боу был сильным ликаном, известным своей безжалостностью.
— Освободите его, — прорычал он.
— Мы не можем. Не хотел тебе этого говорить, но их замок стерегут чертовы призраки.
Гаррет, последний из членов его семьи, находился в когтях у безумного и безжалостного существа, под охраной античного бедствия.
И… Эмма тоже его покинула.
Сознательно его оставила. Совершила осознанную попытку его бросить. Подползла к гребаной протянутой руке вампира…
Глаза заволокла пелена.
Нет, нужно бороться. Снова и снова он перебирал в голове всё, что знал о ней, в надежде найти подсказку к пониманию мотивов ее поступка.
Семьдесят лет. Колледж. Преследуемая вампирами. Именно ее они разыскивали все это время. Но с какой целью? Какая фракция? Анника — была ее приемной матерью. Настоящая же мать Эммы, по ее словам, являлась лидийским потомком. Елена. Вот от кого ей досталась ее красота.
Когда они приблизились к аэропорту, солнце почти взошло. Лаклейн зарычал от отчаяния. Теперь он ненавидел восход, и никогда больше не хотел его видеть. Она была где-то там, и он не мог ее защитить. А вдруг ее уже пригвоздили к земле, оставив умирать в открытом поле?! Он так сильно вонзился когтями в кожу, что на ладонях выступила кровь, рана на руке все еще оставалась не обработанной.
Думай! Прокрути в голове все, что узнал о ней. Ей семьдесят лет. Колледж…
Он нахмурился. Ему и раньше случалось встречать лидийских женщин. У них была бледная кожа, как у Эммы, но темные волосы и глаза. А Эмма была светловолосой и голубоглазой.
Значит, ее отец тоже должен быть…
Лаклейн замер. Нет!
Не возможно!
«А что, если он мой отец?» — спросила как-то Эмма.
И Лаклейн ответил… что ребенок Деместриу был бы злобным, грязным паразитом.
Нет.
Даже если его разум принял то, что она дочь Деместриу, сам Лаклейн не мог смириться с тем, что она сейчас в его руках. И ведь это его бездумные слова могли толкнуть ее на такой поступок.
Отправиться в Хельвиту, к Деместриу, который, не моргнув и глазом, разорвал бы на куски даже собственную дочь, пока та умоляла бы о смерти.
Если ему не удастся скоро ее найти…
Лаклейну предстояло не просто найти Хельвиту, а сделать это быстро. А он уже обыскивал тот регион России вдоль и поперек, все тщетно. Возможно, в прошлый раз он и был близок к тому, чтобы обнаружить место, но его поймала и жестоко избила дюжина перемещающихся вампиров.
Он отправится в Россию и снова найдет ее…
В сознании всплыла картина: Эмма под ним, ее голова лежит на подушке, окутывая Лаклейна изысканным ароматом ее волос. Он бы никогда не забыл ее запах. С той самой первой ночи, как узнал в ней свою пару, Лаклейн навсегда запомнил этот аромат, впитал в себя. Внезапное воспоминание дало подсказку, намекая ему использовать этот запах.