– Боже, как это ужасно! Я бы хотела получить опухоль. Тогда родители пожалеют меня, а не о том, что я у них есть.
Внезапно Ханну осенило, от кого она скрывала свое состояние. Не от Кона. От родителей. Особенно от отца!
– Как ты думаешь, из-за чего я схожу с ума? – спросила она. – Если я действительно беременна, мои родители узнают об этом. Мой отец… – Она прерывисто вздохнула. – Ох, Кэт, да он всегда считал меня такой ответственной и способной. А я оказалась такой дурой!
– Но он же поймет, разве нет?
– Да уж наверное, я это знаю, он не станет брызгать слюной, как моя мать…
Прижав трубку к уху, Ханна разрыдалась. Все было похоже на сцену из тех дурацких фильмов пятидесятых годов, где девочка "попадает в беду" (это всегда так называлось, как будто ее поймали на том, что она списала со шпаргалки на экзамене или попалась на воровстве в магазине) и скорее даст себя отправить на Нюрнбергский процесс, чем признается родителям, что беременна.
Ханна побрела в ванную комнату, соединявшую ее спальню с бывшей комнатой Бена, хотя в то время, когда он учился в колледже, а она только пошла в школу, он там редко бывал. Сейчас, прислушиваясь к шороху и скрипу из комнаты, ставшей теперь кабинетом матери, – Бен что-то двигал – Ханна почувствовала приступ раздражения. И зачем только Бен сюда приходит? Когда мать заставляет его таскаться с ней на приемы и прочее, почему он ее просто не пошлет?
Свободной рукой Ханна потянулась за салфеткой. Но коробка оказалась пустой, и она оторвала клочок туалетной бумаги, которая тут же распалась в руке, только она высморкалась. Она представила себе Кэт, которая растянулась на кровати в своей спальне, и ей захотелось, чтобы ее подруга оказалась рядом. Но не дай Бог, чтобы кто-нибудь, пусть даже ее лучшая подруга, увидел ее сидящей на сиденье унитаза в нелепой ванной комнате, которую мать отделала плиткой розового мрамора с латунными кранами в форме рыб, извергающих водяные струи. С покрытым пятнами и опухшим лицом, с комком туалетной бумаги, прижатым к носу, чтобы из него не текло, она чувствовала себя нищенкой, случайно попавшей в женскую комнату роскошного отеля.
– Послушай, я уверена, что в конце концов все устроится. – В голосе Кэт звучали такие нотки печали и сочувствия к ней, что Ханна почувствовала новый прилив слез, готовых пролиться через край. – Если тебе понадобится что-нибудь… вообще что-нибудь, то я – здесь, с тобой.
– Спасибо, но в данный момент мне поможет только чудо.
– Если Кон тебя как-нибудь обидит, я с удовольствием дам ему пинка под зад.
– Я совсем не виню Кона, – ответила Ханна. – Он меня вовсе не принуждал под дулом пистолета. И все же, – она почувствовала, как слабенькая улыбка появилась на ее лице, – спасибо.
– Послушай, Ханна, мне пора идти. – Голос Кэт опять стал едва слышным. – Стража опять у дверей. Я не хочу, чтобы они услышали что-нибудь.
– Конечно. Попозже?
– Попозже.
Положив трубку, Ханна склонилась над раковиной, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, и вдруг ощутила резкий спазм, но не там, где ему следовало бы появиться перед месячными, а гораздо выше, в желудке, похожий на колотье в боку от быстрого бега. Она сделала судорожный вздох и схватилась за холодный край мраморной столешницы, ожидая, когда спазм пройдет.
За шумом текущей воды и из-за своего громкого дыхания она не услышала звук тихонько притворенной двери в бывшей спальне Бенджамина.
К субботе месячные у Ханны так и не начались, и она всерьез забеспокоилась. Чтобы отвлечься, она занялась сочинением, которое предстояло отправить в Йель. Ханна решила написать о детях Инвудской школы, с которыми она занималась в прошлом году после окончания своей учебы. Потом она вдруг вспомнила о сумме взноса, который следовало отправить вместе с заявлением. Просить деньги у матери не имело смысла, поскольку та давно дала понять, что расходы на обучение должен нести отец.
Ханна позвонила на квартиру Грейс, где отец обычно проводил время по выходным. Удача! Подошел к телефону Крис и сказал, что Джек принимает душ.
– Скажи ему, что я сейчас приеду, – сказала она. Но когда она вошла в квартиру, там не оказалось ни отца, ни Грейс. Крис сидел, сгорбившись, у монитора своего компьютера.
– Привет, – сказал он ей, не поднимая головы.
Ханна узнала игру, которой он увлекся – "Сим сити", – где вы строите целый иллюзорный город с помощью графических средств, а потом планируете, как им управлять. У Криса это здорово получалось.
– Где мой отец? – спросила она, начиная раздражаться. – Ты не сказал ему, что я еду?
То, что она оказалась в квартире Грейс в ее отсутствие, было неприятно. Ханне захотелось тут же выбросить ключ, который дала ей Грейс. Она никоим образом не хотела чувствовать себя здесь своей.
Крис с глуповатым видом бросил на нее взгляд и пожал плечами:
– Извини, я забыл.
Ханне пришлось прикусить зубами внутреннюю сторону щеки, чтобы не накричать не него.
– Он ушел несколько минут назад, – продолжал Крис. – А мама пошла кое-что купить у "Бальдуччи".
Она совсем сбилась с ног из-за того, что моя бабушка приезжает нас навестить… Хотя Нана и останавливается у моего отца. Мама планирует обед в среду. Судя по тому, как она себя ведет, можно подумать, что это будет Тайная Вечеря.
Крис повернулся к ней, и в пещерной темноте комнаты его глаза светились, будто в них сохранился свет экрана монитора. Он напомнил ей енота, напуганного вспышкой фонаря.
Ханна огляделась. Боже, и как это люди могут жить в таких условиях? Серый свет проникал сквозь приоткрытые жалюзи и освещал неубранную постель, стул и туалетный столик, заваленные хламом – грязной одеждой, стопками комиксов, пустых банок из-под «Спрайта». Тут были и запыленный велосипедный шлем, наушники для «уокмэна» посреди кучи кассет.
В других обстоятельствах она не заметила бы всего этого или не обратила бы внимания, но сейчас все ее раздражало. Крис, похоже, хотел поговорить, но ее совсем не прельщала перспектива оказаться втянутой в игру в роли старшей сестры. Она уже собиралась повернуться и уйти, но унылое выражение на лице Криса почему-то удержало ее.
Ему очень одиноко, подумала она. Ее поразило, что Крис в этом смысле похож на нее – отталкивает от себя людей и в то же время надеется, что все равно будет им нравиться.
– Ты ладишь со своей бабушкой? – спросила она, найдя свободный краешек на его постели, чтобы присесть.
Он пожал плечами, но выражение его глаз стало мягче.
– В общем, да. Она ко мне относится совсем не так, как мама. Но сейчас она ведет себя так, словно я сирота какой-то. – Он отвел взгляд. – Вроде того, что когда я приезжаю к ней, то она распаковывает мой чемодан и начинает перестирывать все перед тем, как разложить вещи в шкафы. Она, наверное считает, что мама не занимается стиркой.
– Слушай, это мне знакомо. Моя бабушка все еще изводит меня тем, что заставляет чистить зубы.
– С Наной нет никаких проблем, а вот с мамой и папой… – Его голос затих, а потом вдруг снова возник с неожиданной страстностью. – Развод – такая гадость.
– Да, конечно, наряду с кислотными дождями и дефолиацией тропических лесов…
"И тем, что я беременна".
Когда он снова поднял голову, она заметила блеск слез у него в глазах.
– Ханна, можно я тебе что-то скажу?
– Конечно.
– Мой отец хочет, чтобы я жил с ним.
– А что в этом нового? Это называется "растянутый и четвертованный". В средние века была такая пытка. А в наши дни это называют "совместной опекой".
– Нет, он хочет, чтобы я переехал к нему. Насовсем.
– А твоя мама знает?
Она произнесла это почти шепотом, хотя поблизости никого не было.
Крис покачал головой, а выражение его лица стало совсем несчастным.
Ханне даже стало нехорошо. Что будет, подумала она с любопытством, если завтра утром, за завтраком, я как бы между прочим объявлю матери, что переезжаю жить к отцу?