Верка принялась точить слёзы и тихонько подвывать.
Бориска страшно не любил всякое нытьё и сам никогда не плакал. Однако, нужно пожалеть дурёху, хоть она и старше на четыре года. Обнять, что ли - сеструха всё-таки. И узелок похоронить. Нельзя его с собой таскать. Хотел уж было шагнуть к Верке, ведь если её топь держит, то и его не проглотит? Но заметил, как сверкнули жёлтым отблеском её глаза, которые глубоко запали в глазницы.
Где-то он уже видел такое свечение... В ведре с водой. Как только вспомнил, сразу же отскочил назад.
А Веркино лицо почернело, словно проступила копоть. Зло сверкая жёлтыми глазами, сестра стала приближаться.
Бориска глянул на её старые кроссовки, кое-где скреплённые проволочкой, которые не касались поверхности болота, и похолодел. С каких пор сеструха научилась летать? Не Верка это!
Кто-то в облике сестры снова протянул кровавый узелок, прорычал:
- Теперь ты вместо него!
Бориска попятился, оступился и упал копчиком на корягу. Всё, сгинет он сейчас. И вспомнить перед смертью некого - один остался.
Но земля зашлась в дрожи, болото всколыхнулось и вспучилось.
Воздух стал таким плотным, что не вздохнуть.
Комья дёрна, зелёные тяжи ряски, потоки чёрной жижи взвились вверх.
Из самого нутра болота стал вырастать камень.
Бориска, отерев залепленные грязью глаза и проморгавшись, узнал башку речного змея. Из провалов "ноздрей" вырвались клубы пара, выстрелили струи воды. Со скрежетом открылась полная чудовищных зубов пасть.
Дыхание змея отбросило Верку прямо на Бориску...
Когда он очнулся, то увидел, что никакого речного змея нет. Только бултыхается потревоженное болото да тянется полосой поваленный лес. Словно и вправду змей прополз.
А Верка лежала рядом, бессильно раскинув руки. Повернула разбитую голову, посмотрела на Бориску. Только сейчас он заметил, что глаза сеструхи точь-в-точь материнские: раскосые гляделки якутки-полукровки. А потом они закрылись. Навсегда.
Но теперь Бориска знал, что ему нужно делать. Бежать отсюда, где схлестнулись злой дух, на время вселившийся в Верку, и речной змей. Но сначала сделать волокушу, чтобы дотащить сестру до Натары. А там люди помогут зарыть их вместе - и Верку, и мать на русском кладбище.
Сердце заныло - ну как он мог броситься в бега, не отсидев у тела покойницы положенные три ночи, не раздав тем, кто будет обряжать её и копать яму, всю утварь, что была в бараке? Может, просто не хотел принять материнскую смерть. Или сама мать отправила его за сестрой, которая стала добычей лесного духа.
Бориска наломал веток, связал их обрывками Веркиного подола. Но не сумел даже сдвинуть тело с места, точно сама земля не желала отдавать сестру. Он решил вернуться в Натару один. Как бы там ни презирали семейство беспутной Дашки, таёжные люди никогда и никого без помощи не оставят. Таков обычай, который ещё никто на Борискином веку не нарушил.
Обратный путь дался легче, потому что Бориска вдруг стал видеть свои собственные следы. Сначала испугался, подумал, что уже помер, но потом догадался: ведь у мёртвого же не крутит кишки от голода, не дрожат ноги от усталости, не саднят мелкие раны. Значит, жив он. А пока жив, будет идти к людям.
Долго брести не пришлось. На проплешине среди лиственниц он увидел мужиков из Натары, которые заталкивали на помост из свежих досок что-то длинное в знакомом покрывале - точь-в-точь таким была накрыта мать, когда он уходил из дома.
Бориска без сил привалился к шершавому неохватному стволу.
Стало быть, изгнали мёртвую мать со своего кладбища. Как не принимали при жизни, точно так же не приняли и после смерти.
И куда теперь ему?.. Вернуться да лечь рядом с Веркой? Или посидеть у открытой птицам и зверью могилы матери и двинуть в посёлок? Его, конечно, отправят в интернат, как старших сестёр. Учиться будет. А когда вырастет, станет механиком на драге. Или шофёром. Ведь не заканчивается же его путь здесь, в тайге?
Бориска направился к помосту, не сводя глаз с линялого покрывала. Спину будто огнём опалило. Он скинул рубашку, но холодный влажный ветер не остудил кожу, точно наждак, прошёлся по рукам, груди и лицу.
Мужики обернулись в его сторону.
Бориска никогда не забудет, как исказились их лица. Мир словно онемел, и он не услышал криков, но запомнил чёрные провалы открытых ртов, дикий страх в глазах.
Бориска стал приближаться. Натарцы, пошвыряв инструменты и оставив самодельную тележку, бросились прочь. Он хотел крикнуть, чтобы подождали, но тишина внезапно кончилась, и всё вокруг содрогнулось от звериного рёва. И Бориска понял, что оглушительный раскатистый звук вырвался из его глотки.
Он схватился за голову, раскачиваясь от горя и обиды. Почувствовал боль, точно от ножей, которые рассекли плоть и вонзились в кости. Тёплая кровь, которая заструилась из ран, быстро остывала на ветру, засыхала, стягивалась коркой.
Бориска отнял руки от головы. Они превратились в кошмарные лапы с чёрными изогнутыми когтями. И весь он был покрыт клочьями длинной шерсти, слипшейся в сосульки, с которых стекала тёмная кровь, похожая на дёготь.
Вот что значили слова: "Теперь ты вместо него!"
Бориска побрёл за натарцами. Пусть прикончат его. Всё лучше, чем скитаться по тайге.
***
Но вышел он не к Натаре, давно числившейся нежилой, а большому селу, которое находилось за много километров от родного посёлка, почти на краю света, потому что за горой и притоками Лены. Он только слышал о нём, когда бывал в Кистытаыме, но запомнил рассказы, как и советы, которые давали матери, - отвезти туда Бориску и покрестить.
Вот и признал Тырдахой по церкви с куполами, которые одна из материных собутыльниц описывала так: "Ну просто душа радуется! Смотришь, как блестят, и веришь, что боженька есть. Над ними никогда не бывает туч. Сама видела: гроза, дождь так и шпарит, а церковь под солнышком греется".