— Приходи, обсудим, отвечаю ему.
— А у тебя словаря испанско-русского нет?
— Нет, есть англо-русский, итальянско-русский, французско-русский. А вот испанского нет, отвечаю. А зачем тебе?
— Да тут письмо надо перевести. Ну, ничего завтра на работе переводчицу попрошу.
Через десять минут вновь звонок.
— Знаешь, у меня дома переводчик нашелся.
— Кто же.
— Жена перевела. Тут написано про бронзовую медаль.
— Володька, ну ты даешь! Поздравляю! Молодец!
Утром Корольков ко мне в офис примчался весь взмыленный, сияет как медный самовар, улыбка до ушей.
— Представляешь, я медаль на выставке в Испании получил! — вопит как оглашенный с порога.
— Какую еще медаль? — делаю вопросительную мину.
— Бронзовую!
— А, мы разве посылали в Испанию фотки? — невозмутимо спрашиваю его. — Что-то я не припомню.
— Я тоже не помню! Но, наверное, посылали, раз пришло оттуда письмо! — отвечает Корольков.
— Странно.
— Вот читай! Брон-зе ме-дал!
— Небось, всем уже растрепался на работе, что медаль завоевал?
— А то как же? Вот после обеда к переводчице схожу, пусть подробно переведет, что там написано.
А я ему и говорю:
— Вольдемар, у тебя как с чувством юмора?
— А, что?
— Мой тебе совет, не ходи к переводчице.
И тут, ошалевший от славы, Корольков, взглянув на меня и наконец-то все понял.
— Разыграл, да?
— Угу.
Корольков сник, конечно, но потом взял себя в руки.
— Спасибо, что сказал. А то представляю, как бы переводчики ржали над этой абракадаброй.
— Ты, что же, письмо только на третий день прочел?
— А мы говорит, с женой все праздничные дни дома сидели, никуда не выходили. Вот только вчера вечером спустился почту посмотреть, а там заграничный конверт.
— По шее от Королькова не получил за такую шутку? — спросил Миша.
— Наоборот, он мне был даже благодарен. Всю ночь, говорит, не спал, себя знаменитым человеком чувствовал.
— А потом мы уже с Володькой вместе подшутили над нашим председателем фотоклубом, Александром Ивушкиным. Он из себя вечно корчил эдакого крутого профи, великого фотохудожника. Написали ему письмо от председателя Федерации фотоискусства Рудольфа Крутицкого, что, мол, за выдающиеся заслуги ему присуждается высокое звание заслуженного фотохудожника России. Так он с этим письмом носился месяц, хвастаясь, всем кому не попадя его показывая. А потом Корольков как-то и говорит: «Давай Ивушкину правительственную телеграмму пошлем».
— Какую еще правительственную? — спрашиваю.
— Настоящую правительственную, на фирменном бланке.
Оказывается, у Володькиного отца друг детства занимал какой-то большой пост в верхах, в правительстве, и на праздники имел привычку присылать правительственные телеграммы с поздравлениями. Будь то день рождения, или 23-е февраля, или Новый год. На бланке так и было написано большими буквами «правительственная». Корольков приволок одну из старых телеграмм, отодрали старый текст, отпечатали на машинке новый, вырезали полосками, наклеили на бланк. А написали следующее: «Встречайте. Проездом на Международный фотографический форум. Поезд такой-то. Крутицкий».
Санька Ивушкин, который в то время вращался при «Белом доме», в роли «придворного фотографа», пробил машину, заказал гостиницу, на крыльях помчался на вокзал. Потом всем рассказывал, что битый час бегал вокруг пассажирского состава, прошерстил все вагоны, но так председателя и не встретил. Наверное, тот не смог приехать. Мы же с Володькой чуть ли не покатывались со смеху, дело-то было первого апреля.
— И не боитесь вы так шутить? — покачала головой Лика. — За такое и поколотить могли.
Кирилла уже несло, не остановить. Вдохновленный эмоциями на Ликином лице, он сыпал историей за историей.
— Послали нас в совхоз помогать. Зашли как-то от нечего делать в правление, а там, на подоконнике, какие-то бланки лежат стопкой. Взяли, заполнили и отослали знакомому парню, который в заезде перед нами был, написали, что он должен совхозу уйму денег. Если в такой-то срок не рассчитается, его имущество будет арестовано. После совхоза встречаю жертву, спрашиваю, как наша шутка удалась. А он отвечает: «Какая еще шутка?». Я ему проясняю ситуацию. А он и говорит, что уже год не живет по тому адресу, там мать его обитает одна. Хорошо, что вовремя сказали, а то бы ее Кондратий бы точно стукнул от такого известия.