— Уже поздно, их, наверное, дома ждут, — вклинилась в разговор мать, выглядывая из-за спины Миши.
— Никто их не ждет, они будут жить здесь, — закатывая глаза, бубнил пьяный Кеха. — Не будем им мешать.
Разговор перешел в гостиную.
— Откуда ты их привел? Родители, может быть, волнуются и ищут их, — начал было Миша.
— Понимаешь, дорогой мой Мишель, пацаны не хотят служить в армии.
— Почему не хотят?
— А я с ними беседу провел. Они не будут служить в такой армии! Никто теперь не будет служить! — счастливо улыбаясь, поведал пьяный.
— Кто же защищать страну станет? — спросила Кешкина мать.
— Никто! Пусть они защищают! — отрезал Кешка и показал пальцем вверх. — А пацаны не будут!
Пока мать отвлекала сына разговором, Миша вновь заглянул в комнату вояки, где притихшие подростки продолжали слушать Цоя.
— Так, парни, уже поздно, давайте живо по домам! Сами видите, он невменяемый!
Пацаны поднялись. Но тут в комнату ввалился Кешка, почувствовав недоброе.
— Куда? Назад! Сидеть! Никуда не пойдете! Будете жить здесь! — Кешка заслонил им дорогу. Пацаны вновь послушно уселись на кушетку.
Миша прошел в гостиную, где продолжала причитать тетя Валя.
— Миша, что же делать, с этим обормотом? Ведь так и под статью может попасть.
— Валентина Арсентьевна, да не спорьте с ним, послушают музыку и отпустит он их.
— И сон его не берет, дурака, и пива еще притащил с собой. Как бы мальчишек не напоил.
— Еще чего! Никакого пива, пусть музыку слушают, — заявил Кешка, вновь появляясь в проеме.
— Кеша, отпусти мальчиков, — начала умолять тетя Валя. — Опять неприятности наживешь.
— Они не будут служить! Запомните это! Это я вам говорю! Они не будут служить в этой армии!
— Зачем ты удерживаешь пацанов? Хочешь, в снова милицию угодить? — пытался урезонить соседа Миша.
— Они будут жить со мной. Я их буду воспитывать, — продолжал разглагольствовать пьяный, плюхаясь в кресло.
Миша сделал знак тете Вале молчать, не спорить. Кешка откинулся на спинку кресла, все еще пытался что-то говорить, но уже с трудом ворочал языком. Его несвязная речь стала перемежаться паузами, а осоловелые глаза сужаться, через несколько минут он мирно засопел, уронив коротко стриженную голову на руку.
— Слава богу, уснул, — вздохнула с облегчением бедная женщина.
— Ну все, можете пацанов отпускать, а я пошел.
— Храни тебя Господь, Мишенька! Всегда ты нам помогаешь, — она всхлипнула.
— Будет вам, тетя Валя, мы же соседи.
Они подошли к автобусной остановке и Лика всматривалась в даль. День подошел к концу. Жизнь подошла к концу. Следующая начнется в следующее воскресение. Так и жили — урывками. Сколько это еще будет продолжаться. Тело будет неделю изнывать от одиночества, каждый очередной унылый вечер будет казаться бесконечным ожиданием, отдаляющим новую встречу. На работе они старались, как можно меньше общаться. Но кота в мешке не утаишь и сплетни, злобные сплетни изнывающих от плоскости собственной личной жизни сотрудниц, уже поползли по заводу, проникая из комнаты в комнату, обрастая домыслами, извращая все, что только можно извратить. Она ощущала на себе косые взгляды, она слышала, как шептались за ее спиной. С каждым днем проводить целый день в угнетающей атмосфере становилось все сложнее.
Миша обнял ее за плечи.
— Слушай, всего семь часов! Мне надо сегодня к Кириллу еще заехать, хочешь со мной? Он будет рад.
Она грустно покачала головой.
— Мне далеко ехать, Миш. Давай в следующий раз. Он, кстати, обещал меня сфотографировать. Говорит, у меня идеальная фигура. Льстит, конечно, но все равно приятно.
— В каком же это виде, позвольте вас, сударыня, спросить, вы собрались сниматься?
— В обнаженном.
— Так и знал. Предчувствовал просто. Узнаю Кирилла. Он всем предлагает ню. Просто поражаюсь. Странный вы все-таки народ, женщины. И почему вам так нравится фотографироваться обнаженными? Хлебом вас не корми, только дай покрасоваться нагишом. Ну, вот скажи, что в этом интересного?
— А что тут плохого, Миш?
— Да, ничего тут плохого, конечно, нет. Кирилл замечательный фотохудожник, как говорится от бога. Не всякий мастер может так снимать обнаженную натуру, как он.
— Женское тело, ведь это так красиво. Признайся? Разве тебе не самому не приятно смотреть на красивое женское тело?
— На твое — да.
— Да ладно, скажешь тоже. На любое приятно!
— Лика, никто и не спорит, что красиво. Только я ревную.