— Переведи ему, Сорокин, — почти шепотом произнес Щербаков, — что новой Германии понадобятся не тюхи-макухи, а борцы. И верни автомат.
— Берите, Вольке, — сказал Сорокин, протягивая оружие. — Надеюсь, вам понятно? — заметив, что руки немца задрожали, он дружелюбно добавил: — Ничего, ничего, все будет нормально!
— Довольно лирики! — проворчал Щербаков. — Работа не ждет… В путь!
Когда ремепь автомата привычно лег на плечо, Вольке понял, что русские не только сохранили ему жизнь, но и приняли как товарища. Почувствовав свободу действий, немец решил, что обязан как-то отблагодарить своих новых знакомых. Вольке поравнялся с брюнетом, который его допрашивал четверть часа тому назад, и затараторил русскому на ухо:
— Господин унтер-офицер! Судя по всему, вашу группу интересует обстановка в Редькинцах. На западной окраине этого села расположен штаб нашего полка. Если понадобится «язык», то более подходящего, чем первый помощник начальника штаба майор Анрихе, вам не найти.
— Это почему же? — глаза Сорокина черными буравчиками вонзились в лоб немца.
— Очень знающий офицер, подлый и жестокий нацист. Подчиненные Анрихе давно протерли брюки на коленях, моля всевышнего избавить их от шефа…
— Разобрал, о чем речь, Федор? — Сорокин многозначительно глянул на Щербакова.
Старший группы кивнул.
Вольке сообразил, что неумышленно нарушил субординацию. Он деликатно извинился и продолжал:
— Пожалуйста, учтите еще и такую деталь. Майор Анрихе отвечает за штандарт, по-русски — за знамя полка. Вечером он снимает полотнище с древка и кладет себе под подушку рядом с пистолетом. Сам ординарец майора мне рассказывал… Конечно, дом в котором живет Априхе, всегда охраняют лучшие солдаты комендантского взвода.
— Вы знаете кого-нибудь из охраны?
— Некоторых.
— Пожалуйста, Вольке, проводите нас к этому дому через огороды. Из трех китов, которые необходимы в ночном поиске — благоразумие, расчет и смелость, — первый важен для вас вдвойне.
— Понятно, господин унтер-офицер.
— Еще одна премудрость. Шум — наш враг. Ходить надо тихо. По траве — снизу ногу двигайте, с корня давите на стебель.
Последним, как правило, оставлял штаб майор Анрихе. Перед уходом он аккуратно сортировал различные документы, прятал их в сейф, снимал с древка полотнище штандарта и минуту любовался черной шелковой свастикой в золотистом кругу, от которого во все стороны расходились окаймленные золотом черные клинья — отблески величия третьего рейха. Командиру полка оберст-лейтенанту Граузаму боевой штандарт вручил не кто-нибудь, а сам фюрер…
Анрихе аккуратно сложил и спрятал полотнище в свой портфель, потом сухо попрощался с дежурным и вышел на улицу. Нервным движением достал портсигар, закурил и трижды глубоко затянулся. Майор был возмущен. Сегодня старший офицер разведки гауптман Шот заявил вслух, что в победу Гитлера теперь могут верить лишь дураки, а разумные люди должны всерьез подумать о том, как спасти свои головы. За такую информацию друзья Анрихе из гестапо не пожалеют и тысячи марок… Но почему, уходя из штаба, Шот сверкнул зелеными лучистыми глазами и твердо сказал: «Подлецы всегда плохо кончают…»? Кого он имел в виду? На что намекал толковый, даже талантливый разведчик? Не беда, все равно Шот ничего не узнает. Гестапо никогда не медлит…
На горизонте догорал закат, и небольшой домик, в котором квартировал Анрихе со своим ординарцем, казался ему сейчас почему-то розовым. Цвет этот пробудил неприятные воспоминания. В 1943 году майор приказал сжечь целиком партизанское село на Полтавщине. Горящие хаты тоже были такого цвета…
Майор торопливо открыл дверь, прошел в свою комнату. Ее окна выходили на запад — кровавые блики, просеявшись сквозь листву, сновали по стенам. Анрихе раздраженно опустил штору, щелкнул выключателем.
Взяв со стола бутылку немецкого коньяка «Азбах», майор наполнил рюмку. Пил медленно, с наслаждением. Вторую выпил залпом. Потом отодвинул бутылку, расположился за столом и начал писать. Ровным, разборчивым почерком он исписал три листка. Внимательно перечитал текст: Шоту несдобровать. Анрихе зло ухмыльнулся, палил еще коньяка и выпил.
«Все-таки в обороне спокойно живется, — думал Анрихе, снимая сапоги. — Можно по-человечески поспать. И партизаны не страшны: двое часовых возле дома! Ну-ка, проверю…» Анрихе быстро сунул ноги в комнатные туфли, чуть оттянул штору.
Во дворе за домом враскачку шагал часовой. Он заметил майора, отдал честь и побрел дальше.
Довольный Анрихе миновал темный коридор и вышел на крыльцо. У ворот стоял часовой, охраняющий дом с улицы. Это был Гейнц Ворбс — смелый, дисциплинированный обер-ефрейтор из комендантского взвода. Чтобы как-то объяснить свое появление, Анрихе сказал:
— Душновато. Не правда ли, Гейнц?
Часовой молча (на посту разговаривать запрещено) откозырял.
Возвратясь в комнату, Анрихе подошел к железной кровати армейского образца и прилег на двойной матрац.
Спалось плохо. Сперва приснился фельдфебель Рехтсляйн. Он сидел на подоконнике полураздетый и, болтая ногами, щурил близорукие глаза.
— Когда я по неосторожности сказал, что после Сталинграда фюрер может заказывать отходную, вы, герр майор, сообщили в гестапо. Эти молодчики расстреляли меня на берегу Днепра. Теперь я пришел за вами. Слышите, герр майор?
Рехтсляйн потряс костлявым кулаком, подбежал к кровати и вдруг превратился в… гауптмана Шота. Правой рукой он схватил майора за горло и гаркнул: «Вставай! Подлецы плохо кончают!»
От ужаса Анрихе проснулся.
— Вставай! — повторила темная фигура.
Майор запустил руку под подушку: пи штандарта, ни оружия…
— Тихо! Моментально одевайся! — Тень недвусмысленно ткнула майора под ребра стволом парабеллума.
Анрихе кинулся к окну, чтобы позвать на помощь часового. Его схватили за плечо с такой силой, что хрустнули суставы. Но часового майор все-таки разглядел: солдат лежал возле сарая, поджав под себя ноги. Издали казалось, что кто-то переломил его пополам…
Майору связали руки, как слепого выпроводили наружу. С крыльца он увидел другого часового — Ворбса привязали к забору, и он стоял, как живой.
— За мною и — пи звука! — предупредил рослый солдат в маскировочном костюме.
Лес вторично поглотил разведгруппу. Нервное напряжение немного улеглось, и Щербаков разрешил путникам передохнуть.
— Сейчас там смена часовых… Обнаружат… Надо скорее переходить линию фронта, — встревожился Эрхард Вольке.
Услышав баварский говор, майор Анрихе вытаращил глаза.
— Скажи ему, Володя, пусть не волнуется, — попросил Сорокина Щербаков. — Хотя майор и с богатым приданым, но в этих дебрях сам леший за тысячу лет никого не найдет. Все будет в ажуре: «Alles in Ordnung!»[9]
ЭХ, ДОРОГИ…
Топко и пронзительно взвизгнули тормоза. Тупорылый грузовой «оппель» остановился как вкопанный. Водитель приоткрыл дверцу и окинул путника придирчивым взглядом: китель примят, на груди, рядом с железным крестом, расплылось жирное пятно, в руках — старый саквояжик. Высокая награда и нашивки о ранениях взяли верх — и водитель учтиво спросил:
— Вам куда, герр фельдфебель?
— В семнадцатую дивизию.
— Это мне как раз по пути. Садитесь в кабину, — любезно предложил водитель и легонько подтолкнул своего помощника: дескать, уступи место старшему по званию.
Но стройный, черноглазый фельдфебель отказался:
— Благодарю, не надо. Доеду в кузове…
— Ливень будет, промокнете… — предупредил водитель.
Небо и вправду затягивало желтоватой пеленой. С востока горизонт теснила зловещая фиолетово-черная туча. Фельдфебель стоял на своем:
— Спасибо. После контузии в кабине меня подташнивает. Лучше на свежем воздухе. Тем более что и попутчик есть, — он компанейски подмигнул обер-ефрейтору, свесившему за борт взлохмаченную голову.