Сорокин отворил калитку, шагнул к яблоне. Часовой остановился у изгороди и добродушие улыбнулся. «Черт их, этих фрицев, разберет: они даже расстреливают с улыбкой…» — обозлился Сорокин. Чтобы сразу положить конец всем сомнениям, он повернулся и пошел прямо на обер-ефрейтора.
— Послушай, парень… Моему лейтенанту надо сходить на другую улицу за утюгом. После дороги хотим кое-что погладить…
— Зачем куда-то ходить? — удивился немец. — Электроутюг в шкаф на кухня. Полотняная прокладка там же. Я сейчас присылать Курта, и он все сделай, — немец откозырял и торопливо направился к сараю.
«Значит, и на улицу выйти нельзя. Подозревают… Или просто — охрана? Как бы там ни было, одежду надо приводить в порядок…»
Распорядитель вечера — приятный, внимательный майор — посадил офицеров «русской освободительной армии» в разных местах. Спутники «полковника» очутились в конце стола. Рядом с раскрасневшимся Сорокиным покряхтывал довольный оберст Ран — командующий артиллерией корпуса.
Любуясь хрустальной люстрой под лепным потолком, Сорокин прислушивался к разноголосому шуму и старался запомнить все, что его интересовало.
Но вот зал утих.
Именинник в парадной форме, при всех регалиях, провозгласил первый тост:
— За величайшего философа и полководца, за нашего любимого фюрера!..
Все встали.
— Хайль Гитлер! — торжественно произнес генерал Рюбенкройц.
— Хайль! Хайль! Хайль! — трижды прозвучало под сводами зала.
Выпив, принялись деловито закусывать.
Потом генерал Брауде, командир 27-й пехотной дивизии, поправляя очки и часто мигая слезящимися глазами, предложил выпить за здоровье именинника.
— Долгих лет жизни вам, генерал.
После второй рюмки оберст Ран, оказавшийся на удивление общительным собеседником, на сносном русском языке поинтересовался у власовского «коллеги», каков боевой дух у преданных ему солдат, где в настоящее время семья «полковника».
Разговорились. Сорокин отвечал охотно, то и дело подкладывая Рапу лучшие куски мяса.
Выпили за фатерланд, и любознательный Ран вдруг спросил:
— А почему полковник Бекетов не прибыл поздравить генерала?
О полковнике Бекетове Сорокин не имел ни малейшего представления. Тщательно прожевывая кусок ветчины, он обдумывал ответ и все-таки нашелся:
— Накануне нашего отъезда у Бекетова начался сердечный приступ.
— Сердечный? — переспросил оберст. — Бедняга… К печени да еще и сердце… Ничего, после войны все лучшие санатории мира будут к нашим услугам…
«Держи карман шире!» — подумал Сорокин. Наполнив рюмки, он сразу перевел разговор на другую тему.
— Что слышно, герр офицер, о новом секретном оружии фюрера?
— О! — Ран высоко поднял рюмку. — Через полгода советы, янки и англичане будут ползать перед Адольфом Гитлером на коленях!
— Выходит, столь велика эффективность новинки?
— Не то слово, полковник. Наше оружие любую взрывчатку превзойдет в тысячу раз. Или… больше!
— Истинное чудо! — воскликнул Сорокин. — После такого открытия немецких химиков следует носить на руках.
— Почему химиков? — недовольно скривился Ран. — Этим, — он замысловато повертел указательным пальцем, — занимается мой племянник. А он — физик.
Сорокин взял бутылку вина «Райнриттер», наполнил рюмку соседа, налил себе.
— Тогда, господин оберет, выпьем за физиков.
— Гут!
Они одновременно опустошили рюмки, взяли по кусочку голландского сыра.
— Прошу извинить, — сказал Ран. — На рассвете мне надо на передовую, поближе к линии фронта. Как это по-русски — на рекогносцировку… Скоро бои… А еще надо узнать пароль и пропуск.
Потом он встал и подошел к майору — распорядителю вечера. Чокнулись, выпили, о чем-то пошептались, и Ран, изрядно покачиваясь, вернулся на свое место. Садясь, он едва слышно пробормотал: «Зигфрид — Дейчланд».
Сорокин в это время пристально смотрел на своих товарищей.
Оркестр грянул вальс. Именинник пригласил молодую немку с колючим, весьма неприятным взглядом.
— Кто эта избранница генерала? Охотно повальсировал бы с ней, — подмигнул Сорокин.
— Не советую, — доверительно шепнул Ран. — Это дочь видного гестаповца. Работает в Аушвицком концлагере.
— А та другая, с высокой прической?
— Любовница генерала Вюнша…
Сорокин извинился и, приосанясь, пошел к немке.
Кружась, он старался держаться поближе к Рюбенкройцу.
Генерал, с умилением глядя на длинную шею своей партнерши, рассказывал ей о родном Мюнстере.
— Очень милый город. Главная его достопримечательность — вечный трубач, — он вдруг прослезился. — Его слышал мой прадед, дед, отец и я. Представьте себе… Вот уже в течение нескольких веков на башне церкви св. Ламберти по винтовой лестнице в двести девяносто две ступени поднимается трубач. И, как в старое доброе время, трубит с десяти часов вечера до семи утра. Каждый час… Трубный зов моей молодости…
После третьего танца пот с генерала катился в три ручья. Именинник, ссылаясь на преклонный возраст, деликатно извинился и ушел отдыхать.
Гости стали разъезжаться.
В комнате, отведенной для власовских офицеров, загорелся синий ночник.
Кровати уже были постелены. На пружинящих матрацах, под мягким одеялом из верблюжьей шерсти сейчас было бы в самый раз спать по-барски, но Сорокин долго ворочался… Сказать друзьям о своем замысле вслух он не решался: вдруг в стенах магнитофон?
Он подошел к Грицюте, сел у него в ногах. Кивнув в сторону генеральской опочивальни, Сорокин обеими руками схватил что-то воображаемое, забросил на плечо и вроде понес.
Пушкарь приподнялся в своей кровати.
— Машину, — едва слышно шепнул ему Сорокин и, подмигнув Грицюте, добавил: — Тамаду и адъютанта, — он зажал рукой рот.
В коридоре замерли шаркающие шаги…
Сорокин стал быстро одеваться. «Такой случай представляется один раз в сто лет… Пароль и пропуск известны… Лучший пропуск — генерал в машине. Подвыпил… Едет проветриться… Либо в первый эшелон…»
По лицам вернувшихся друзей он понял, что все готово.
Генерал кряхтел, ворочался с боку на бок, отбивался руками, но Сорокин все-таки разбудил его.
— Прилетел из Берлина фельдмаршал Гудериан, — сказал «полковник» многозначительно. — И сразу же выехал в ваш корпус. Только что позвонили…
Огорошенный нежданной новостью, Рюбенкройц вытаращил глаза.
— Одежду! Где вестовой? Где адъютант?
— Оба пьяны, господин генерал!
— Надо встретить… — бормотал Рюбенкройц, натягивая брюки. — Гудериан любит это… Машину!
Сорокин застегнул генеральский мундир, подал фуражку. «Майор» подхватил Рюбенкройца под руку. Опи вышли в коридор, миновали фойе. «Риска много! — волновался Сорокин. — Дежурного нечистый может принести… Или Рюбенкройц спросит у часового… Быть беде!» Не колеблясь, «полковник» ударил Рюбенкройца ребром ладони по сонной артерии. Грузное тело обвисло. Офицеры подхватили его и, придерживая за поясницу, вышли во двор.
Часовой проводил пьяную компанию внимательным взглядом, но, по-видимому, решил, что захмелевшего генерала вывели на свежий воздух, и скрылся за домом.
Возле гаража поблескивал черный «хорьх». Пушкарь занял место водителя. Генерала усадили справа от него. Сорокин и Грицюта поддерживали Рюбенкройца сзади.
Второй час мерно рокотал мотор, ветер посвистывал в ушах.
Заметив контрольный пост у въезда в Здруйский лес, Пушкарь сбавил скорость. Машина мягко подкатила к сонному лейтенанту:
— Зигфрид! — громко произнес Пушкарь.
— Дейчланд, — ответил немец и, разглядев генерала, приложил к виску два пальца. — Доброго пути!
Проплыл на запад лес. Шоссе запетляло среди привисленских холмов. Сорокину казалось, что машина движется очень медленно, тормоза на поворотах скрипят слишком резко, а резина шуршит по асфальту громче обычного. Но нервничал он зря: стрелка спидометра прыгала за цифрой 120…