Хищники, поджав хвосты, отбежали метров на тридцать и уселись на снегу. Сначала из вытянутых вверх морд вылетело глухое рычание, странные гортанные звуки. Потом они плавно перешли в тоскливое вытье. Жене стало страшно. Он выстрелил еще и еще. Волки одновременно отскочили, а затем снова сели недалеко друг от друга. «Ничего, посидят и уберутся, — утешал себя Женя. — К чему мне такой почетный эскорт на всю ночь!»
Задымила козья ножка. «Все-таки, — думал Горелик, с наслаждением затягиваясь, — лучше иметь дело с матерыми волками, нежели с гитлеровцами». После перекура разведчик устроился удобнее, вставил в пистолет запасную обойму. К несчастью, ни одна из выпущенных четырех пуль не попала в цель. «Нервы, как у истерички! — горячился Горелик. — Надо немедленно успокоиться».
Маленькая стрелка на светящемся циферблате ручных часов показывала, что Горелик провел в осаде около двух часов. Мороз больно щипал пальцы рук и ног. «Сколько может длиться эта птичья жизнь!» — проворчал разведчик, растирая закоченевшие пальцы. В который раз он глянул на серых. Они все так же сидели треугольником, мордами друг к другу. Жене хорошо были видны пылающие угольки глаз и оскаленные клыки.
«Наверное, проводят совещание, как быстрее из меня сделать бифштексы по-волчьи… А что — и разорвут вот так, и пропадешь ни за понюшку табака, чертовы людоеды!»— растирая уши, подумал солдат.
Надо было действовать. Горелик достал пистолет и, притворившись, что хочет спрыгнуть с дуба, сильно заболтал ногами. Хищники и мордами не повели. Тогда он еще раз попытался прогнать их выстрелами. Уложил наповал головастого волка. Следующие нули просвистели рядом с волчьими мордами, но звери даже не шелохнулись. Женя сломал увесистый сук и бросил: острые клыки впились в палку…
Горелика охватило отчаяние: приближалась полночь… Сейчас, наверное, в штабе ждут последних сообщений. Без этих сведений о фашистах нельзя правильно оцепить обстановку, наметить завтрашние действия. Из-за каких-то волков гитлеровцы снова смогут полезть на восток… На лбу Горелика, несмотря на двадцатиградусный мороз, выступил пот.
И Женя отважился. Вынул из пистолета обойму — в пей бледно отсвечивал последний патрон. «Разве это боезапас? Сплошные слезы!» — вздохнул Горелик и не спеша вытянул из-за голенища финский нож. Посмотрев на острое лезвие, потер его о полушубок. Затем разорвал индивидуальный пакет, поднял воротник и забинтовал шею поверх меха.
Первые движения вниз казались невероятно трудными. Horn, словно налитые свинцом, упирались в каждый сучок, цеплялись за каждую неровность. Это были непослушные, совсем чужие ноги. Чтобы приободриться, Горелик попытался запеть. Голоса не было. Вместо пения послышалось только громкое щелканье зубов.
Оцепеневшие руки, державшиеся за сучок, казалось, не разжимались целую вечность. «Эх, как говорят в Одессе, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным!» Пальцы выпустили сук, и в это время Женя увидел, как три серых хищника понеслись к нему. Горелик выстрелил и спрятал пистолет за пазуху. Едва он перебросил нож в правую руку, как ощетинившийся огромный волк, обогнав других, споткнулся передними лапами, проехал острой мордою по снегу и вытянулся во всю длину. Взъерошенный волк, перепрыгнув через мертвого зверя, бросился на грудь разведчика. Горелик сильно размахнулся и ударил хищника ножом в живот — снизу вверх. Зверь с распоротым брюхом свалился в снег. Третий волк сбил Женю с ног, вцепился желтыми клыками в шею…
В это мгновение из глубины леса раздался спасительный выстрел. Это шел Иван Сомов. Крепкий солдат: не пожалела природа силенки для сибирского охотника. Щедро одарила! Рассказывали, что он под Купянском железною кочергою связал «языку» руки. Прочная кочерга, в палец толщиной, а он еще и узел скрутил.
Кто-то стянул с Жени убитого волка, помог встать.
Горелик хрипловато кашлянул, облизал языком сухие губы.
— Какими судьбами ты сюда забрел, Федотыч? — узнал он Сомова.
— Лейтенант приказал тебя встретить. Я подался лесом напрямик. Вижу — волчьи следы. Определил: свадьбу справляли. В такой период им не попадайся… Покажи-ка шею!
— Некогда… Пакет ведь срочный…
Сомов ловко перерезал бинт, расстегнул воротник полушубка Горелика:
— Ничего, поцарапали малость. Сейчас перевяжем, — он полез в карман за индивидуальным пакетом. — А ты, Женька, — солдат правильный… Не каждый сибиряк выйдет один против шестерых волков, говорю тебе честно. Только запомни: в такой ситуации надо брать сначала наименьшего, загнанного зверя. Ведь это — волчица! Убьешь ее — все самцы мигом разбегутся. Понял?
НЕОБЫЧНЫЙ ЭКИПАЖ
Из лесных дебрей на поляну вышел, пошатываясь, коренастый солдат в странном зелено-желтом костюме. На обветренном, давно не бритом лице и жилистой шее блестели капли пота. Солдат нес на руках раненого, забинтованная голова которого покачивалась, правая рука бессильно свисала. На кисти руки синела татуировка: «Коля Спиридонов».
Выбрав сухое место под старым дуплистым дубом, солдат бережно опустил раненого на траву. Потом снял с плеча трофейный автомат, склонился к шершавому стволу и моментально уснул.
Спиридонов во сне бредил, выкрикивал бессвязные фразы.
— Разве ты не видишь, — горько упрекал он кого-то, — ползут… Ползут фрицы! Нет, гады, живым не дамся!
Спали солдаты долго — вечер и всю ночь. На рассвете раненый проснулся и попросил пить. Его товарищ по-детски чмокнул губами, раскрыл глаза. Дремучий лес оживал. Дубы и орешники шелестели рыжеватыми вершинами, кроны кленов полыхали красным пламенем.
Спиридонов потянулся к алюминиевой фляге.
— Пей, браток, да силы набирайся. Сейчас дам тебе пожевать! — Крепыш достал из верхнего кармана гимнастерки аккуратно завернутый в чистую тряпку сухарь, разломал его пополам, протянул один кусок Спиридонову, другой, тщательно завернув, спрятал и отвернулся.
— Погрызи и ты, Щербаков, — прошептал раненый.
Щербаков поднял лохматую голову:
— Я что? Я — здоровый… И на собственных ногах. Ешь быстрей, да пойдем.
— Далеко еще?
— До линии фронта километров пятьдесят топать. За три дня доберемся.
— Вдвоем не дойдем. Оставь меня здесь…
Щербаков презрительно хмыкнул.
— А ты меня оставил бы?.. То-то же. Не говори глупостей. — Щербаков поднялся, ударил кулаком по стволу дуба. — Ты уж потерпи — понесу на плечах… Так сподручней. Да и быстрее.
После отдыха Щербаков нес товарища без передышки несколько километров. Под огромной елью, что широко раскинула свои стрельчатые ветви, переплетенные густой паутиной, сделал привал. Щербаков вынул из-за пазухи карту, взятую у убитого фашистского майора. На ней разведчик карандашом обозначил пройденный путь.
…Это был горький и тяжкий 1942 год. По ту сторону фронта, в районе Козловки, дивизионные разведчики Спиридонов и Щербаков выполняли боевое задание: сняли часовых возле огромного склада боеприпасов, подложили взрывчатку. Разведчики не успели отбежать на безопасное расстояние. Осколки впились в голову Спиридонова…
Обходя села и поселки, запруженные фашистскими танками, пушками, бронетранспортерами, Щербаков нес раненого друга четвертые сутки. Иногда Спиридонову становилось немного легче. Тогда, едва передвигая ноги, он давал Щербакову небольшой отдых.
По открытой местности пробирались только ночью. Днем предусмотрительно прятались в лесу или буераке.
В дубраве возле села Дубки случайно натолкнулись на убитого немецкого майора. Щербаков внимательно осмотрел скорченный труп, обследовал вокруг каждый метр земли. Однако установить, при каких обстоятельствах погиб майор, не удалось. В офицерской сумке нашли топографическую карту и два белых сухаря. Разведчики обрадовались находке: карта поможет сориентироваться на местности, а сухари подкрепят ослабевшие силы. Из дубравы постарались выйти как можно быстрее: майора могли разыскивать.