Но последние триста лет вообще уже не было никакой «погоды», как таковой, ни для кого, ни здесь, на станции, ни на Земле. Все больше использовалась одежда лишь для эстетических целей, и человеку оставалось лишь выбрать, что он собирается носить, если вообще собирается что-либо носить. Сережки и татуировки стали так же приемлемы на публике, как сорок метров переливающейся пласти-паутины или двухметровые прически.
Ныне большинство людей здоровы, хорошо сложены и красивы, так что есть на что посмотреть. Женщины же столь же тщеславны, как и всегда. У женщины с физическим дефектом — реальным или предполагаемым, — есть два пути: она может скрыть этот дефект чем-либо, сделанным столь искусно, словно это лучшее место для него, либо может выставить свой дефект напоказ, зная, что ныне никто не осудит ее за это. В наше время судят обычно не по одежке или внешности.
Но женщина, у которой нет никаких дефектов, меняет одежду по своей прихоти. Утром на ней может быть только поясок, а днем она закутывается в драп. Завтра это может быть легкая блузка и брючки в обтяжку. Можно посчитать это многозначительным, если такая женщина всегда прикрыта. Она сохраняет свою природную теплоту уже словно бы и вынужденно.
Я углубился в такую древнюю историю не для того, чтобы произвести на вас впечатление своей ученостью. Я использовал ее, чтобы подчеркнуть один очень важный аспект сложного характера Флауэр. Поскольку Флауэр была одной из таких многозначительных. За исключением солярия и бассейна, где вообще никто никогда не носит одежду, на ней всегда была какая-то блузка или платье.
В день прибытия Джадсона она надела самый пример моих слов. Это был единый свободный комбинезон с прямыми плечами и без рукавов. С обеих сторон, начиная с подмышек и до самых бедер, тянулись разрезы. На горле он был надежно закреплен магнито-за-жимом, но оттуда тоже шел разрез до пупка. В длину он не доходил и до середины бедер, а мягкий материал обладал биостатическим зарядом, так что при движении то облеплял, то отскакивал от тела. Так что ее походка могла вызвать возрождение вымершей было профессии любителей подглядывать.
И мгновенно при звуках ее голоса я ощутил какой-то сигнал. Может быть, было что-то в ее взгляде, словно она что-то планировала — что-то конкретно для себя. И еще меня насторожил тот факт, что она заговорила как раз в тот момент, когда я сказал Джаду, что он самый типичный из Улетающих, каких я только видел.
Вот тут я и совершил самую большую ошибку.
— Флауэр, — сказал я, — это Джадсон.
Она тут же воспользовалась моими словами и, быстро покусав нижнюю губу, чтобы она стала более пухлой и яркой, медленно улыбнулась Джаду.
— Я рада, — почти что прошептала она.
Затем у нее достало хитрости улыбнуться мне и пойти прочь, не сказав больше ни слова.
— …Ох! — сдавленным голосом сказал Джадсон.
— Ты совершенно верно сформулировал, — отозвался я. — Действительно, ох. Ладно, втяни глаза, Джад, пока не вылетели. Сейчас мы поселим тебя в жилище для Улетающих и… Джадсон!
Флауэр как раз спускалась по внутреннему пандусу. И лишь после моего окрика Джадсон вспомнил, что нужно дышать.
— Что? — спросил он.
Я подошел и взял его за руку.
— Пойдем-ка, — сказал я.
Джадсон ничего не говорил, пока мы не нашли ему комнату и затем отправились в мой сектор.
— Кто она? — спросил он, наконец.
— Выносливый цветочек, — ответил я. — Прибилась к Бордюру пару лет назад. Так и не проходила сертификацию. Может, скоро она найдет для этого время, а может — и никогда. Так ты идешь?
— Как проходят сертификацию?
— Я дам тебе кое-какие материалы. Загружу в тебя около фунта знаний — ночей шесть-семь, пока ты будешь спать. Потом проверят твою физическую и умственную кондицию. Возьмут анализы. И если все будет в порядке, тебя сертифицируют.
— А затем?
Я пожал плечами.
— А дальше как хочешь. Ты прилетел на Бордюр добровольно. Можешь Улететь. Можешь остаться здесь. Или вернуться на Землю. В любом случае, ты ни перед кем не должен отчитываться.
— Что значит «добровольно», если больше не остается ничего другого! — возмутился он.
— И все же это лучший способ. Могу держать пари, что к нам прибывает больше людей, чем если бы это стало «обязаловкой». Я хочу сказать, что это долгосрочный проект — длиной в шесть тысяч лет.