— Эйприл, почему ты не вернулась? Если бы я знал…
— Ты сказал мне, что сделаешь, если я когда-либо… Если у тебя когда-нибудь появится еще один… Ты имел в виду его, Тод.
— Это… все это проклятое место, Виридис, — печально сказал Тод. — Я сошел с ума.
Он почувствовал на щеке ее мокрую руку.
— Все в порядке. Я просто не хотела сделать тебе еще хуже, — ответила Эйприл.
— Я вытащу тебя…
— Нет, ты не сможешь. Я… от меня уже мало чего осталось… просто побудь со мной немного.
— Мойра должна была…
— Она просто нашла меня, — сказала Эйприл. — Я была одна и… наверное, я плакала. Я не звала ее. Тод… не спорь. Не надо. Все будет в порядке.
Припав к ней, он повторил сквозь рыдания:
— Все будет в порядке!
— Когда ты остаешься один, — сказала она слабым голосом, — то размышляешь, и это у тебя получается хорошо. Когда-нибудь ты придумаешь…
— Эйприл! — закричал он, сам страдая при звуках ее слабого, полного боли голоса.
— Тише, тише, лучше слушай, — быстро сказала она. — Ты же знаешь, Тод, что у меня нет времени. Тод, ты когда-нибудь думал о всех нас: о Тигви и Альме, Мойре и Карле, о нас с тобой? Кто мы и что мы?
— Я знаю, кто я.
— Тише… Все вместе мы — отец и мать, слово и щит, скептик и мистик…
Голос ее затих, она закашляла, и Тод почувствовал, как ее тело сотрясают спазматические волны боли. Какое-то время она тяжело дышала, затем стала поспешно продолжать:
— Гнев и предубеждение и глупость, храбрость, смех, любовь, музыка… все это было на борту нашего корабля и все это…. есть здесь, на Вирдисе. Наши дети — неважно, на что они похожи, Тод, неважно, как они живут и что едят, — в них есть все это. Человечество это не манера ходить и не просто цвет кожи. Это — все, что есть в нас, и все, что дали мы Солу. Это то, что в нас нашли золотистые и что нужно Виридису. Ты поймешь… Когда-нибудь ты поймешь.
— Почему Виридису?
— Из-за того, что сказал Тигви… Что сказал ты. — Она дышала с трудом. — Основы биологии… онтогенез следует за филогенезом. Человеческий зародыш — клетка, простейшее, земноводное — вся цепочка предков. Все это есть в нас, а Виридис заставляет нас развиваться в обратном направлении.
— До каких пределов?
— Грибы. Споры. Мы станем спорами, Тод. Все вместе… Альма сказала, что умрет и будет вместе с Тигви! Вот почему я сказала… что все будет в порядке. Не важно, что произошло. Мы живем в Соле, живем в Эмеральд вместе с Карлом и Мойрой, ты понимаешь? И мы все ближе друг к другу.
Тод твердо держался, стараясь не утратить рассудок.
— Но назад к спорам — зачем? И что потом?
Эйприл вздохнула. Это был бесспорно счастливый вздох.
— Потом они вернутся для жатвы, и у них будем мы, Тод, и все, чему они поклоняются: совершенство и великодушие, и стремление созидать, милосердие и доброта… Все это необходимо, — шептала она. — Споры порождают грибы, а грибы — все иные существа, а потом издалека прибывают существа. Чтобы разводить нас — нас, Тод! В любой доминирующей форме. И мы будем продолжать жить — записи старого понимания новых идей… подталкивать руку живописца, что сделает его Рембрандтом, давать чувства, что превращают пианиста в Баха… Три миллиарда дополнительных лет развития и готовность помогать всюду, где требуется помощь. На всех планетах земного типа, Тод, нас миллионы, летящие в летнем ветерке в ожидании дать…
— Дать? Что может дать сейчас Тигви, старый, сердитый и умирающий?
— Не Тигви. Этот Тигви умрет. Но Тигви живет вместе с Альмой в их детях… она же сказала, что они будут вместе!
— А я… как быть со мной? — тяжело дыша, спросил Тод. — То, что я сделал тебе…
— Да ничего ты не сделал. Ты уже живешь в Соле и Эмеральд. Живой, в полном сознании… рядом со мной…
— Ты хочешь сказать… — пробормотал Тод, — что могла бы говорить со мной из Сола?
— Я думаю, что могла бы.
Он наклонился так близко к ней, что почувствовал ее улыбку.
— Но не думаю, что стала бы, — продолжала Эйприл. — Я живу там так близко к тебе, что зачем мне разговаривать с кем-то посторонним?
Дыхание ее стало реже, и внезапно Тод испугался.
— Эйприл, не умирай.
— Я не умру, — ответила Эйприл. — Ведь Альма не умерла.
Она нежно поцеловала его и умерла.
Была длинная ночь, когда Тод, не помня себя, ломился через джунгли, ел что-то, не ощущая вкуса и голода. Затем тянулись сумерки, долгие, многомесячные, но тем не менее, мягкие, успокоительные и обещающие, что скоро они закончатся. Затем снова был поселок, словно мертвое воспоминание, и узнавать его было немного легче, чем нечто совершенно новое. Карл и Мойра были добры, понимая природу справедливости и пределы наказания, и, наконец, Тод снова ожил.