Однажды он оказался у реки, глядя на воду, занимаясь воспоминаниями, уже не боясь собственных мыслей и чувствуя нарастающее в нем удивление. Мысли его так долго были сосредоточены на том зле, что он сотворил, что трудно было найти новые пути. Прилагая немалые усилия, Тод заставлял себя размышлять о том, какие же существа могли поклоняться людям, и какими должны быть существа, чтобы люди поклонялись им столь же искренне. Все это были совершенно новые понятия, и Тод полностью погрузился в них, так что, когда из высокой травы выскользнула Эмеральд и остановилась, глядя на него, он испугался и вскрикнул.
Эсмеральд не шевельнулась. Теперь на Виридисе мало чего нужно было бояться. Все большие рептилии ушли, освободив место для людей, гуманоидов, приматов — и их детей. Тода буквально потряс собственный старый, пробужденный рефлекс. Он уставился на Эсмеральд, на ее коренастое, почти квадратное тело, сплошь покрытое серебристыми волосами, за исключением ладоней и подошв ног.
— Обезьяна! — выплюнул он это слово с интонациями Тигви и вновь испытал потрясение позора. Потом он заглянул ей в глаза, глубокие светящиеся рубиновым глаза Эйприл, и они без страха взглянули на него в ответ.
И он позволил точки зрения Эйприл вырасти и заполнить собой весь мир. Помогли красные глаза внучки, (было так мало, слишком мало красного на Виридисе). И он вспомнил Эйприл в космопорту, как они сидели в тени склада, а над их головами горело и переливалось звездами ночное небо. Мы скоро полетим туда, Тод, очень скоро. Обними же меня, обними крепче. A-а… Что он ответил. Кому нужен этот корабль?
И была еще одна Эйприл, сидящая в лунном свете и пишущая… Ее волосы, лунный свет, отражающийся от ее щеки. Затем она заметила его, повернулась, вскочила и задушила его слова поцелуем… И еще одна Эйприл, пытающаяся улыбнуться, и спящая Эйприл, и даже Эйприл рыдающая, потому что не могла найти нужное слово… Тод вспоминал, какой она была, и она жила в его воспоминаниях, а потом он понял, что она живет здесь и сейчас, в этой молчаливой девочке с серьезными красными глазами, стоящей перед ним, и сказал:
— Ну, что, драгоценная?
Девочка, не спуская с него глаз, медленно подняла свои покрытые шерсткой руки, сложила их в чашу, немного приоткрыла ее и заглянула внутрь, потом тут же закрыла чашу, чтобы сохранить покоящееся в ней сокровище, и прижала ее к груди. Потом она поглядела на него, и глаза ее были полны слез, а губы улыбались.
Тод схватил внучку и обнял нежно и строго. Обезьяна?
— Эйприл, — выдохнул он. — Обезьянка. Обезьянка.
Виридис — молодая планета, на которой живут старые (на первый взгляд) формы жизни. Потом они уходят, и планета катится вокруг своего солнца в одиночестве, но после возвращаются, вскоре — по астрономическим меркам.
Джунгли почти те же, море, саванна. Но вот жизнь…
Теперь Виридис заполняют приматы. Среди них есть травоядные с тупыми зубами и подвижные обитатели деревьев, планирующие существа и зарывающиеся в землю. Рыбоеды адаптировались так же, как адаптируется любая жизнь на Виридисе, либо становясь подходящей для окружающей среды, либо исчезая. Морские обезьяны уже потеряли шерсть на теле, но обрели жабры. Крошечные существа на равных конкурировали с насекомыми.
На берегах блуждающих рек шлепают яйцекладущие с отставленными большими пальцами ног, а по ночам выползают из укрытий ленивцы и лемуры. Сначала все они жили вместе, но вскоре стали слишком многочисленными, а через полдесятка поколений совершенно утратили речь, которая перестала быть им необходимой. Приматам на Виридисе было хорошо жить, а с каждый поколением становилось все лучше.
Поиски еды и размножение заполняли все дни и неблагозвучные ночи. Вначале было тяжело смотреть, как ваш друг постепенно становится все ниже ростом, а тоненькая серебристая фигурка уходит жить в воду, зная, что вместе с ней уходит часть ваших собратьев, часть ваших сородичей и даже частично вы сами. Но сотни стали тысячами, а тысячи миллионами, и вид смерти стал столь же обыденным делом, как наблюдение, как ваша подружка утрачивает волосяной покров тела. Основные идентификаторы вида распространялись, изменяясь и мутируя, среди населения, подобно пятнам, пересекающимся и вновь расходящимся в каждом новом поколении, и, по мере смены поколений, существа стали есть друг друга и оказываться съеденными.