И правда. Оказалось, что ирландская глубинка — территория еще менее обжитая, чем глубинка британская. Саманте показалось, что улиц здесь от силы две, а так как дом, в который их привез Гордон, стоял на отшибе, на вершине холма, то это и вовсе теряло всякое значение.
— Ладно, голубки, — объявил Гордон, помогая Джастину выгрузить из машины вещи, — не скучайте, отдыхайте, гуляйте, любите друг друга, не перебирайте спиртного, в местном пабе только крепкое пиво… Я приеду в понедельник.
Гордон вывел из гаража велосипед — видимо специально припрятанный тут для этой цели — и укатил в сторону Клифдена.
— Я чувствую себя выброшенной на необитаемый остров, — сказала Саманта, когда он скрылся за поворотом дороги.
— Тогда оглядись получше: видишь вон то стадо овечек? Где есть овечки, там должны быть и люди. И коровы. И свежее молоко.
— Точно. Жаль. — Саманта подхватила сумку и пошла в дом.
Дом потряс ее воображение. Это было место ее мечты. Самое сказочное, самое уютное, самое защищенное… Да и разве может быть иначе, если речь идет об одноэтажном домике, сложенном из тесаного камня бог знает когда, с розовыми кустами под окнами, каменной изгородью, чердаком, камином в гостиной и кухней из настоящего дерева, а не пластика, оклеенного пленкой?!
— Спальня всего одна, — сказал Джастин, бегло осмотрев дом. — Но ничего, диван в гостиной раскладывается.
Саманта рассеянно кивнула. Она задумалась о том, почему в груди шевельнулось легкое разочарование. Неужели она так привыкла спать с Джастином в одной комнате, что теперь ей будет его не хватать?! Бред какой-то.
Холодильник, к чести Гордона и невидимых лепреконов, которые — не иначе — помогали ему, был набит до отказа.
— Ура! Да здравствует домашняя кухня! — обрадовалась Саманта и взялась стряпать обед. — Согласись, это важная составляющая уюта!
— Да, — медленно кивнул Джастин. — Можно, я посмотрю, как ты готовишь?
И опять она встретилась с одним из этих взглядов, которые так коробили ее.
После обеда Саманта впала в весело-возбужденное состояние, вытащила из сумки блокнот с очень красивым изображением единорога на обложке и принялась что-то торопливо записывать.
— Что ты делаешь? — спросил Джастин.
Она подняла на него глаза, быстро улыбнулась и застрочила дальше.
— Ты пишешь стихи?
— Нет, скорее прозу. Только не выпытывай у меня ничего, я тысячу лет не бралась за ручку и бумагу… Если что-то получится, прочитаю.
— Хорошо.
Она снова посмотрела на него:
— Ты такой замечательный, — задумчиво произнесла она и, покраснев, вновь спрятала глаза.
И славно, потому что от этих слов, сказанных так искренне, у Джастина от сердца к горлу, к голове поднялась горячая волна. Вряд ли Саманте следует видеть его реакцию на простой комплимент.
Саманта за день безумно вымоталась: новые впечатления утомляют мозг не меньше, чем тяжелая физическая работа — тело, и ей казалось, что она заснет, не успев донести головы до подушки. Но она сильно ошиблась. Сон не шел, и она волчком вертелась на постели, сбивая простыни, раздражалась от этого — и сон отступал еще дальше.
Она не любила спать одна. И вообще, честно говоря, отвыкла от этого: дома всегда (ну почти всегда) рядом Эдмонд, а каждый вечер путешествия она засыпала под мерное дыхание Джастина.
— Саманта, ну не будь идиоткой, — пробормотала она себе под нос. — Не иди же сейчас звать Джастина, чтобы он составил компанию на ночь…
Мысль была непотребно дурацкая, но почему-то очень соблазнительная. Что-то в груди радостно отозвалось на такую возможность. Саманта выругалась и накрылась одеялом с головой, строго-настрого велев себе не шевелиться. Прием сработал, но до того, как сознание растворилось в сером мареве, Саманта успела передумать много всяких глупостей…
Джастину было не легче. Или наоборот — он никак не мог разобраться. То, что впервые за несколько ночей он не ощущал рядом присутствия Саманты, вселяло тревогу и горечь: у него было такое чувство, будто он теряет драгоценнейшие минуты своей жизни. В то же время в ее отсутствие напряжение в теле, которое по вечерам становилось едва выносимым, не беспокоило его. Лежать в нескольких метрах от любимой женщины и не сметь прикоснуться к ней — это пытка. С другой стороны, воображению все равно, в полутора метрах находится предмет обожания или в десяти, поэтому только Джастин подумал о Саманте, оно, бесстыжее, вновь забрело в область запретного.