— А несознательные у тебя просто бегут! Ты их мобилизуешь, а они бегут!
Максим торжественно провозгласил:
— Недаром выдающийся французский просветитель Вольтер указывал: «Люди переносят строгость, но восстают против несправедливости».
— Ах, значит, восстают? — снова насмешливо заговорила Лена. — Бегут, значит? Из-за того, что куча, валяется? А вы бы взяли да и убрали ее! А то вот и выходит опять: в цехе герои — пунктики-нормочки, а что вокруг делается, вас уже не касается? Твои выдающиеся личности по этому поводу еще ничего не сказали? — обратилась она к Максиму, тряхнув кудрями, и пошла.
— Впаяла! — воскликнул Максим восхищенно.
— Отчихвостила! — подтвердил Павлик и, поплевав в ладони, повез тачку дальше.
— Нет, стойте! — начал Сергей, забегая вперед. — Комсорг, а такими словами? Я за нее заступился, а она меня же… Да как она смеет?
— Утихни! — сказал Александр, хмурясь.
Он чувствовал, что белокурый вождь Лена в чем-то права.
IV
…Григория в этот момент у самой проходной догнал усатый мастер:
— Погодь-ка, Свиридин…
Остановились у доски с объявлениями. Огромные красные буквы с одного из листов призывали записываться в заводской ансамбль песни и пляски.
Илья Фомич не спеша достал из потертого, видавшего виды пиджачка блестящий портсигар. Угощая Григория папиросой, кивнул на объявление:
— Не соблазняет?
Григорий посмотрел на доску, хмыкнул:
— Забава!
Задымили.
— Слухай, Свиридин, — заговорил мастер, разглядывая огонек папиросы. — Ты сейчас, скажу тебе, препаршиво поступил. Цементом-то мог и опосля заняться. А то люди совместно, а ты единолично. Сам понимаешь… Только я при всех-то говорить ничего не стал. Захотел бы, конечно, и задержали тебя, но-тому вполне в силах было, сам понимаешь… Одному против многих не замышлять. Да я не стал. Иди вывози свой цемент. Но вот завтра, дорогуша, поднажми уж как следует. Дам тебе пять коробочек. Фартук закончишь, к коробкам приступишь. Понял?
Умолк мастер к прищурился — видать, дым в глаза попал.
Глядя в упор на мастера, подмигнул Свиридин без стеснения.
— А не многовато ли будет, Илья Фомич?
— Так ведь, дорогуша, я тебя выручил… Ну, вот и ты меня не подведи!..
— Ладно! — согласился Свиридин.
И, уже открывая дверь проходной, помахал озорно:
— Будьте уверочки! Не подведу!
…Он выскочил на шумную солнечную улицу.
Вот как надо жить!
За спиной, за аркой завода с надписью «Станкостроительный» трудятся сейчас на субботнике-воскреснике боевые активисты. А Григорий свободен, идет куда хочет. И главное — мастер-то с ним заодно! Для виду, конечно, пожурил, а в общем выразил доверие: дескать, какой ты ни есть, Свиридин, а я на тебя надеюсь. Сработаешь завтра получше.
И Григорий сработает! Рванет посильнее, «вколет» сверх нормочки, получит свои «законные», и мастер еще похвалит его перед этими же заядлыми активистами: вот, мол, с кого пример берите! Ловко?..
— Ловко! — подтвердил кто-то сзади.
Григорий обернулся.
На ступеньках проходной будки стоял и тоже во весь рот улыбался Салимжан-Тамерланович. Темные пуговки его глаз почти затерялись между крутыми скулами и редкими бровями.
— Шибко ловко! — повторил он еще раз. — Пока там шурум-бурум, я боком, боком — и сюда, ноль-два в нашу пользу!
— Тоже смылся?
Салимжан захохотал:
— Тебе надо — ты смылся, мне надо — я смылся. Тебе цемент возить, мне тренировку на стадионе делать.
— Чудак! — сказал Григорий. — На тренировку тебя и так отпустили бы. Мог не сбегать. А мне вот никакого цемента не надо. Я его вчера вывез.
— Вчера? — глаза Салимжана расширились, насколько могли. — Обманул, значит?
Григорий двинулся по тротуару.
— Слушай, Гришка, эй! Ты меня сборке учил, я тебе спасибо сказал. Ты хорошо станок собирал, мастер тебе спасибо говорил. А если обман делаешь, кто спасибо говорить будет?
— Завел шарманку! — Григорий досадливо передернул плечом и опять пошел.
— Гришка, эй, слушай! — Салимжан даже снял от волнения тюбетейку. — Нехорошо, Гришка! Я удрал — никого не обманул, я для дела удрал, а ты?
— Заткнись! — огрызнулся Свиридин и побежал через дорогу к трамваю.
— Эй, Гришка, эй! — крикнул ему Салимжан, но в грохоте проходящего мимо грузовика затерялся его голос.
Григорий уже ехал, стоя на подножке вагона.
А Салимжан так и остался на тротуаре, держа в руках измятую тюбетейку, с укором покачивая головой.