— Торопится куда-то, что ли?
Сергей шепнул бригадиру, и Александр спросил прямо:
— Спешишь?
— Ладно, — отмахнулся Павлик.
Сергей хлопнул его по плечу.
— Иди уж…
— Вот закончим, и все пойдем!
— Да говорим — иди! — сказал Максим. — Ведь надо?
— Ну, понимаете, — сдался Павлик. — Сочинение писать. Засяду сейчас за сочинение…
Максим ухмыльнулся:
— Только не ври. Еще выдающийся древнеримский поэт Гораций сказал: «Большие обещания уменьшают доверие». Лучше не обещай ни про какое сочинение, а просто исчезни!
— Неисправимый Академик! — засмеялся Павлик. — Ладно, исчезаю!
И он пошел, все ускоряя шаг, а за проходной, на улице, почти побежал. Яркими рекламами заиграл перед ним кинотеатр…
…Горбоносый Иван Терентьевич, сидя за рулем, напряженно смотрел вперед острыми, цепкими глазками. Бегут мимо маленькие домишки с палисадниками, раскудрявленные деревьями заборчики… Заметно раздалась улица в ширину и обезлюдела, далеко от городского центра отъехал «деловой мужик».
На перекрестке, у фонарного столба, стоит человек в телогрейке. Машина подкатывает к нему. Человек садится. Машина едет дальше.
И сворачивает в узкий проулок, пробирается, подпрыгивая, по кочкам засохшей грязи. Останавливается в глухом месте — между серыми заборами, за которыми виднеются железные крыши складов.
Человек в телогрейке соскакивает на землю, приникает глазом к щели забора, свистит. Потом, взобравшись на булыжник, положенный здесь не случайно, начинает принимать подаваемые кем-то с той стороны забора, тщательно обернутые серой бумагой тяжелые тючки.
А Иван Терентьевич, стоя в кузове, спешит их запрятать подальше под брезент, поминутно оглядываясь.
Никого нет поблизости, в необитаемый закоулок загнана машина, но такая, должно быть, уж выработалась привычка у «делового мужика» Ивана Терентьевича — воровато оглядываться…
…И снова мчится машина. Мелькают домишки.
Внезапно на повороте Иван Терентьевич резко тормозит. Высовываясь из кабины, сердито рявкает:
— Дьявол тебя несет под колеса!
На дороге — Павлик.
— Ослеп, племянничек?
Павлик хочет открыть дверцу, чтобы сесть.
— Куда? — опять рявкает Иван Терентьевич. — Не по пути нам! Я еще не домой — на базу.
Он захлопывает дверцу перед самым носом племянника.
И, взвихрив пыль, рывком снявшись с места, начинает вилять кузовом машина, удаляясь от Павлика…
Но ни к какой не к базе, а к собственному домику с верандой, к самой калитке подкатил Иван Терентьевич.
Опрометью кинулась навстречу мужу Авдотья Мироновна — ждала, как видно, с нетерпением. Иван Терентьевич запрыгнул в кузов, начал подавать оттуда, все так же озираясь, тяжелые связки. Переваливаясь с ноги на ногу, поволокла их грузная Авдотья Мироновна через садик в свое логово. А сзади, тоже с добычей в обеих руках, затопал, вдавливая в песчаную дорожку каблучищи сапог, Иван Терентьевич.
…Мир, покой и тишина окружают домик с верандой. Казалось, приходи, отдыхай, наслаждайся жизнью после трудового дня. Кажется, даже автомашина, честно набегавшаяся за день, отдыхает у калитки, оставленная людьми.
А на самом деле здесь совсем неспокойно. Как кроты, копошатся внутри домика его хозяева… И эта автомашина, железная работяга на четырех колесах, выглядит не так уж мирно и безобидно, когда представишь, что и она тоже невольная соучастница темных делишек своего водителя…
Павлик подходит к дому. Но ему не хочется идти к себе. И он делает шаг к соседней, двери.
…Открыла Надя с Димкой на руках. Павлик переступил порог и сразу впился взглядом в сиреневое платье, висящее на стенке шкафа. Внизу, на полу, стоит Дашин чемодан.
— Садись, — предложила Надя.
— Я на минутку. Сказать. Сашка еще там. А мне вот сочинение. Потому я…
Ну, что бы взять да просто так и спросить: «А где Даша?» И вынуть из кармана розовую бумажку — билеты в кино: «Купил вот на последний сеанс… Где же она?»
Но самые обычные слова почему-то никак сейчас не выговариваются, и глаза не оторвать от сиреневого платья…
На веранде протопали сапожищи Ивана Терентьевича. Заурчала за деревьями машина, по звуку слышно — снялась с места.
Павлик еще раз взглянул на сиреневое платье.
— Ладно, пойду.
Он вышел из комнаты Бобровых. И с налету в сенцах задел за что-то громоздкое, больно ушиб ногу, чуть не упал.
Толкнув дверь в кухню, пригляделся: в желтой полосе электрического света увидел сложенные в сторонке пузатые тючки. Грубая оберточная бумага на одном из них прорвалась, под нею поблескивали новенькие жестяные банки с фабричной наклейкой: «Цинковые белила».