— А дальше?
Тот растерянно пожал плечами:
— Дальше детишки бывают.
И не сразу понял, почему все засмеялись.
— Детишки? — загремел Александр. — А у тебя книжки? А у него? — показал он на Павлика. — Что у него дальше?
— Дальше, дальше! — передразнил Академик. — А сам? Квартиру ждешь, получишь, ну и что?
— Вот именно! — согласился Александр. — Квартиры, книжки, детишки! Такой план и у Свиридина имеется! Только если мы наравне с ним думать будем, для этого никакой бригады не нужно, и знамя хоть сейчас отдай! Нормы выгонять и Свиридин не хуже нас умеет.
— Ну и тоже неправда! — воскликнул Сергей. — Мы не просто нормы выгоняем. И думаем тоже не наравне с ним. Я вот женюсь, так не буду, как он, кулацкий дом сколачивать!
— А я над книжками тоже не выгоду себе высиживаю! — вставил Максим.
— Правильно, — согласился Александр. — По-разному думаем, да ведь все-таки об одном! Вы поймите… Вот она, — кивнул он на Лену, — впаяла нам позавчера, дескать, пункты свои только знаем — и все. Сами хорошие — и все! А этого мало! Мало самим в хороших ходить… А лом валялся! Ну, вывезли его… А предложение наше в БРИЗе до сих пор маринуется?
— Что же, по-твоему, — спросил Сергей, — за все мы в ответе?
— Вот именно! — повторил Александр. — Потому что не просто работать, мы жить должны по-новому! Значит, и надо вокруг все налаживать, а что мешает — вырывать с корнем! В этом и есть наша выгода! Не стоять в стороночке. Да не ходить робкой овечкой, как вот он в БРИЗ ходит, — кивнул он на Сергея. — «Не рассмотрели наше предложение?» — «Нет, еще маринуем». — «Ну, так помаринуйте еще…»
— Ругаться с ними, что ли?
— Надо — так и ругаться! По-хозяйски! Требовать!
— Ладно! — Сергей подвинул чернильницу. — Пиши, Академик!
— Что еще…
— Пиши! Вот бумага. Ручка. Будем требовать. А то в самом деле, хожу без толку, а таким, как Гришка, выигрыш.
— Один выдающийся француз…
— Ты пиши!
— Нет, послушайте. Он сказал так: «Прежде чем позволять себе осуждать другого, сделай так, чтобы тебя самого ни в чем не могли упрекнуть». Вот и мы, значит…
— Пиши!
— Да что писать-то?
— Статью в газету.
— Так уж сразу?
— А что тянуть? Правда, Сашка? Пиши: «В редакцию многотиражки…»
— Нет, — сказала Лена. — В многотиражке о БРИЗе уже было. Давайте прямо в городскую.
— Это можно, — согласился Максим.
— И заголовок такой, — сказал Сергей. — «Замаринованные предложения». Число множественное. Там ведь не одно наше, правда, Сашка?
Александр кивнул:
— И про Свиридина не забудьте. Бездействует БРИЗ и помогает некоторым свой эгоизм оправдывать!
Максим обмакнул перо в чернильницу:
— Начинаю!
Заскрипело перо. Установилась тишина.
И тогда, потянувшись за пачкой папирос, лежащей на столе, с напускной небрежностью спросил молчавший до сих пор Павлик:
— А как же с Дашей?
IX
…Лает надрывно — себя ее жалеет! — черный пес на привязи. Рвется с цепи к воротам.
Даша, сопровождаемая Григорием, опасливо косясь на четвероногого стража, проходит по двору, вступает под крышу большого бревенчатого дома.
Просторны и прочны надворные постройки — сарай, кладовки.
И внутри дома во всем ощущается основательность и добротность: шкаф с зеркалом, картины в позолоченных рамах, огромная радиола и тут же телевизор. Из темноты сеней, когда включили свет на кухне, проступило колесо висящего на стене велосипеда.
Много комнат. Даша обходит их медленно, не в силах скрыть довольной улыбки. Григорий шагает сзади, почти вплотную, обжигает шею горячим дыханием:
— Хозяйкой будешь… над всем хозяйством. Мать не помешает. Уехала сейчас. Слышишь? Одни мы…
Он берет Дашу за плечи и сжимает их, а она, остановившись, смотрит на Григория пристально… Когда-то точно так же стояла она с Павликом — в клубе, на лестнице…
Только кажется, это было давно-давно…
Приподнявшись на цыпочки, она пыталась тогда заглянуть в черные Павликовы глаза.
А у Свиридина глаза серые, холодноватые. Руки сжимают сейчас властно, настойчиво. А те были робкими, нежными…
Но мало ли что было когда-то!
Тихо играет музыка в приемнике… Лезут и лезут на поваленную сосну и никак не могут залезть косолапые мишки в позолоченной раме. Надрывно лает во дворе черный пес на привязи. А в чистых комнатах — простор и покой.
Даша откидывает голову, и Свиридин целует ее прямо в губы, потом в шею. И сильнее, еще сильнее сжимают его руки, обхватывают крепче, давят, словно обручем…