Она говорила, а он молча кивал. Он не мог ей признаться, что с нового месяца у них в бригаде снизится заработок… Разве можно омрачать мечту?
— Ты недоволен? — спросила она, заметив, должно быть, промелькнувшее на его лице выражение озабоченности.
— Нет, почему… — поспешно ответил он. — Ты права.
Тогда она по-своему расценила его настроение.
— Ты узнал про Дашу?
— Что про Дашу?
— Я через Авдотью Мироновну передала ей записку матери. А она просила сказать… Приглашает всех. В субботу, к семи…
— Да… Знаю.
Вот сестре, наверное, кажется, что у нее хорошая, легкая жизнь! Ну, так пусть им всем: и ему, и Наде, и ребятам — будет впятеро, вдесятеро труднее, они не хотят иного!
И все равно с начала месяца пойдут они в ученики! И все равно немедленно устроится на работу Надя!
XVII
…Крутится диск пластинки, заунывная тянется мелодия.
За столом, приготовленным для большого числа гостей, трое. Важная рыхлая Авдотья Мироновна в полупрозрачном платье, как желе в целлофане, подтянутый, в черном костюме Иван Терентьевич и сбоку от них — курносый, небрежно одетый, лоснящийся толстяк, который с аппетитом жует, пьет за рюмкой рюмку и провозглашает щедрые тосты:
— Пьем за технический прогресс! Пьем за преобразование природы!
Гладко выбритый, торжественный Григорий и Даша в белом платье сидят у другого конца стола.
Взлаивает во дворе черный пес на привязи.
Даша вскакивает, бежит к двери, и все молча ждут, повернув головы, но она возвращается одна, натянуто улыбаясь.
И молча подливает вино Григорий.
Только Авдотья Мироновна ведет непринужденный, «светский» разговор:
— Чудесный у вас винегрет, чудесный! И мы с Иваном Терентьевичем так же когда-то начинали. Помнишь, Иван Терентьевич… У нас был такой же случай. Пригласили мы гостей…
— Пьем за процветание человечества! — провозглашает толстяк и тянется к Григорию. — А усатый к тебе не схотел. Ты позвал, а он не схотел. Пьем за культурную революцию!
Крутится диск пластинки. Лает во дворе собака. И, прислушиваясь к ее бреху, пожимает плечами Даша:
— Не понимаю…
— Не схотел к тебе мастер… Надоел, говорит, мне Свиридин, жмот такой, в цехе…
— Да что ты пристал! — возмущается Григорий. — Пей! — И снова подливает вино.
— Пьем за освоение космоса! — кричит довольный толстяк.
Иван Терентьевич тоже выпивает, крякая, нюхает селедочный хвост и вдруг с гоготом вдавливает его в середину цветущего розами кремового торта:
— Сила!
Гогочет и толстяк:
— Сосна в лесу! — И вспоминает. — В лес завтра едем. Буфет с пивом будет. На машинах. Вы поедете?
Григорий отмахивается:
— Забава.
А Даша не отвечает — смотрит и смотрит на искалеченный торт, украшение стола… Бессмысленно торчит из него обгрызенный селедочный хвост…
Иван Терентьевич встает икая:
— Пошли, старуха!
Сразу начинает прощаться Авдотья Мироновна:
— До свиданья, голуба, чудесно у вас!
Рвется на привязи пес, выпроваживая чужих за калитку.
Силится быть изящным рыцарем курносый толстяк — с трудом ловит Дашину руку, слюнявит пьяным поцелуем:
— Поехали в лес… На машинах. Завтра. Буфет с пивом.
Лязгнув со звоном, отрезает Дашу и Григория от улицы железный засов. Замолкает пес во дворе, и тишина, как в спящем царстве, опускается на бревенчатый дом с пристройкой.
Медленно возвращается Даша в комнату, останавливается на пороге: уродливо разворочен обильный стол.
Григорий за спиной внезапно разъяренно кричит:
— Ну и к черту, к черту всех, раз не захотели — не надо! Уйду с завода, попрыгают без Свиридина, попрыгают! Уйду!
Даша тихо спрашивает:
— В лес завтра с утра едут?
— А ты что? — удивленно начинает Григорий, но она перебивает властно:
— Мы тоже поедем!
…Авдотья Мироновна и Иван Терентьевич приближаются к домику с верандой. Она держит мужа за локоть, рассуждает степенно:
— Не та нынче молодежь пошла, не та… Винегрета сготовить и то не умеют. А с гостями у нас и верно случай был, помнишь, Иван Терентьевич?..
— Иван!
Из-за калитки, из зарослей садика выскакивает человек в телогрейке: