Нет, не будет он ей писать про вырезанный ночью соседний блокпост, про зверски убитых пацанов.
Нет, не будет он ей писать про колонну их бригады, попавшую под Герзель-Аулом под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и покореженные «ЗИЛы».
Нет, не будет про это он ей писать, и многое постарается забыть, что там видел и испытал.
Жаль, что она знает, где он находится. Надо было поступить, как его тезка, Валерка Назаров из Саратова. Он, чтобы родители не беспокоились, посылал свои письма приятелю, который остался в расположении части, а тот в свою очередь переправлял их оттуда его предкам».
Устроившись поудобнее на переднем сидении, Крестовский старательно вывел на листке из ученической тетрадки:
«Дорогая мамулечка, не беспокойся за меня, я скоро вернусь…».
Но его отвлек подошедший парнишка, Валька Гуськов, с которым он служил в Оренбурге. Оба обрадовались неожиданной встрече. Валька до армии механизатором в совхозе работал. Уже подростком вовсю гонял на мотоцикле, шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они деревенские все такие, сызмальства к настоящему мужскому труду приучены, не то что мы, городские. Технику Гуськов знал как свои пять пальцев. Мог с завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто определял любые неполадки.
– Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! – кивнул он на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную спецовку. – «Бэхи» да «бэтры» ремонтирую, на ноги ставлю.
– Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою голову! – донеслось до них из-за палаток.
– Это комвзвода Захаров «черпаков» воспитывает! Неделю назад «дембелей» сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне?
– Полный звиздец! Каждую ночь, заразы, обстреливают. Как-то подсчитал ради интереса, одиннадцать раз, сволочи, за ночь долбили.
– Наших кого-нибудь видел?
– Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему отстрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть автографы на ней пиши. «Русский Марселец» сейчас в госпитале, ноги отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. Заражение пошло, боюсь, могут ампутировать. У Паши после одной из «зачисток» напрочь «крыша поехала», теперь на кухне хлеборезом. «Дядя Федор», Фарид Хабибуллин, погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из Нижнекамска. Ну, которому все по фигу было. Ну, который на всех положил! Так в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и спальник. Сгорел он в «бээмпэшке» под Герзель-Аулом. Только бушлат да фотка девчонки его и остались. Мясорубка была та еще. Серега, «Мастер», теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую «соплю» получил.
Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину «эсвэдэшку».
– Замочил кого-нибудь?
– Как видишь, зарубок нет! Пока нет!
– Что так? Мазанул?
– Смеешься? Да я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и не смог бы тогда. Думаешь, что вот так, запросто, можно человека грохнуть! Одно дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а другое, когда он у тебя на «мушке».
– Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки – это бабы! О Павличенко, знаменитой снайперше, слышал? Которая триста фрицев отправила груши в раю околачивать.
– Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто на лето ездили…
Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело кирпичный цвет; серые глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
– Мудачье! Мразь тыловая!
Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал:
– Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
Таким Валерка еще никогда его не видел. Ведь Карасик – душа батальона, добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из палатки в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо ржавую двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяной водой. У всех мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины поднимается, а он только посмеивается, громко покрякивает да еще и подмигивает солдатам, съежившимся от холода и сырости.
Обратно ехали без сопровождения. Над головой просвистели две «сушки» и удалились в сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.