Это летнее утро было своего рода Колумбом, потому что открыло Угол Увечных. Свет и тепло проникали в открытые окна, и солнечные лучи озаряли портрет дамы, висевший над камином, единственное стенное украшение, о котором еще не было упомянуто.
— Моя мать двадцати пяти лет, — сказал про себя м-р Уайльдинг, когда его глаза с восторгом последовали за лучами солнца, падавшими на лицо портрета. — Я повесил его здесь, чтобы все посетители могли любоваться моей матерью в расцвете ее юности и красоты. Портрет моей матери, когда ей было 50 лет, я повесил в своей комнате, не желая показывать его никому, как воспоминание, священное для меня. О, это вы, Джэрвис!
Эти последние слова были обращены к клерку, который тихонько постучал в дверь, а теперь заглядывал в комнату.
— Да, сэр. Я только хотел напомнить вам, сэр, что уже пробило десять часов, и что в конторе собралось несколько женщин.
— Боже мой, — воскликнул виноторговец, причем его румянец еще более усилился, а белизна лица стала еще бледнее, — их уже несколько? Неужели так много? Я лучше начну, пока их не набралось еще больше. Я буду принимать их, Джэрвис, по очереди, в порядке их прихода.
Быстро ретировавшись в свое вольтеровское кресло за столом позади большой чернильницы и поставив сначала стул с другой стороны стола против себя, м-р Уайльдинг приступил к своей задаче со значительным страхом.
Он прошел сквозь строй, который всегда приходится проходить в подобных случаях. Тут были обычные экземпляры чрезвычайно несимпатичных женщин и обычные экземпляры слишком уж симпатичных женщин. Тут были вдовы морских разбойников, которые пришли, чтобы захватить его и сжимали под мышкой зонтики с таким видом, как будто бы он был зонтиком, а каждое новое притеснение, которое испытывал зонтик, доставалось на его долю. Тут были возвышенные девы, видавшие лучшие дни и явившиеся, вооружившись свидетельствами от духовника о своих успехах в богословии, словно бы Уайльдинг был Св. Петром с его ключами. Тут были миленькие девушки, которые проходили, чтобы женить его на себе. Тут были экономки по профессии, вроде нештатных офицеров, которые сами экзаменовали его, знает ли он домашнее хозяйство, вместо того, чтобы предоставить самих себя в его распоряжение. Тут были немощные инвалиды, которые не столько думали о жалованьи, сколько об удобствах частного госпиталя. Тут были чувствительные создания, которые разражались рыданиями при обращении к ним и которых приходилось приводить в чувство стаканами холодной воды. Тут были некоторые просительницы, которые приходили вдвоем, одна очень многообещающая особа, другая ровно ничего не обещающая: из них многообещающая очаровательно отвечала на все вопросы, пока в конце концов не оказывалось, что она совершенно не выставляет своей кандидатуры, но является только подругой ничего не обещающей особы, которая вся красная сидит в абсолютном молчании и в очевидной обиде.
Наконец, когда у добродушного виноторговца стало не хватать духу продолжать, в комнату вошла претендентка, совершенно непохожая на всех остальных. Это была женщина примерно лет пятидесяти, но казавшаяся моложе своих лет; лицо ее было замечательно по мягкой веселости, а манеры ее были не менее замечательны тем, что на них лежал спокойный отпечаток ровного характера. В ее одежде нельзя было бы ничего изменить к лучшему. В ее тихом самообладании над своими манерами ничего нельзя было бы изменить к ее выгоде. Ничто не могло бы быть в лучшем согласии с тем и с другим, чем ее голос, когда она ответила на заданный ей вопрос: «Какое имя буду я иметь удовольствие записать здесь?» — такими словами:
— Меня зовут Сара Гольстроо. Миссис Гольстроо. Мой муж умер много лет тому назад, и у нас не было детей.
Едва ли можно было бы извлечь у кого-нибудь другого полдюжиной вопросов так много относящегося к делу. Ее голос так приятно прозвучал для слуха м-ра Уайльдинга, когда тот делал свои заметки, что он, пожалуй, довольно долго возился с ними. Когда он снова поднял голову, то вполне понятно, что взор миссис Гольдстроо уже пробежал по всей комнате и теперь обратился к нему от камина. Этот взгляд выражал искреннюю готовность быть справедливой и немедленно отвечать.