Пили легкое вино, произносили длинные тосты, обсуждали достоинства автомобиля "мерседес" и жарко спорили о рентабельности маленьких "фиатов", хвалили "Волгу" и единодушно ругали "москвича".
Выпили за родителей, выпили за детей, выпили за сестер и братьев всех присутствовавших и за исполнение желаний каждого…
Хабаров давно не чувствовал себя так легко и так беззаботно.
Уже перемешалась русская и грузинская речь, уже завязались сепаратные разговоры, уже компания начала медленно расползаться на отдельные группки, когда поднялся водитель-таксист и, требуя общего внимания, постучал ножом по краешку тарелки.
– Дорогие друзья, – сказал водитель, – я предлагаю: пусть скажет слово наш друг, наш гость и организатор этой компании Виктор.
Предложение встретили одобрительно.
Хабаров встал. Начал медленно, словно преодолевая тугое сопротивление крутого подъема:
– Мне хочется поднять этот бокал за самого главного человека, который непременно встречается в жизни каждого. Для одного это может быть учитель, раскрывший ему глаза на жизнь. Для другого – врач, отогнавший болезнь от его постели или вернувший жизнь его ребенку. Еще для кого-то это может быть женщина, давшая любовь и радость…
– Как говорит! – тихо сказал водитель. – Настоящий толибаш!
– Мне хочется поднять этот бокал, – продолжал летчик, – за то, чтобы у каждого из нас обязательно был свой главный человек. И чтобы мы всегда помнили о нем, всегда были ему преданы.
Мальчиком я решил научиться летать и пошел в аэроклуб. Тогда было много аэроклубов и много таких мальчиков, которым обязательно надо было летать! Признаюсь, сначала мне не повезло: инструктор все время ругал меня, и я робел, и у меня ничего не получалось… И тогда инструктор доложил командиру звена: "Легче выучить медведя, чем этого человека". Командир звена слетал со мной и, кажется, согласился с инструктором. "Ты жмешь из ручки масло и поэтому не чувствуешь самолета, – сказал командир звена, – ты без толку крутишь головой во все стороны и поэтому не видишь земли на посадке, ты не умеешь переключать внимание и не можешь сосредоточиться на главном. Тебе лучше не летать". Но я очень хотел летать, хотя и не умел объяснить это моим учителям – я был очень застенчивым мальчишкой.
И мне велели идти к командиру отряда и доложить ему, что я кандидат на отчисление. Что было делать? Пошел. Командир отряда выслушал мой рапорт. Посмотрел на меня веселыми глазами и спросил: "Летать хочешь?" Я сказал: "Хочу. Очень даже хочу". И он велел мне сесть в самолет и поднялся со мной в воздух. "Не старайся, – крикнул командир отряда, – смотри, какие коровы чудные по полю ходят". Я посмотрел на поле. Коровы были, правда, чудные. Сверху они казались толстыми и коротконогими. Потом командир отряда велел: "Посчитай самолеты справа". Я посчитал. Самолетов оказалось четыре, как сейчас помню: два – выше, один – чуть сзади и на нашей высоте, еще один – ниже и далеко позади.
Командир отряда все время разговаривал со мной, смеялся и шутил. Я даже не заметил, как мы зашли на посадку и приземлились. Мне казалось, что полета вообще не было. Уже на земле командир отряда сказал мне: "Ты будешь летать, если перестанешь бояться". Я не понял и спросил: "Чего бояться?" Он засмеялся: "Всего – земли, инструктора, командира звена, своих ошибок, самого себя. Понял? Летчик должен быть умным и смелым".
Мне хочется поднять этот бокал за командира отряда. Все, что случилось в моей жизни потом, случилось благодаря ему. Он сделал меня летчиком и, я надеюсь, человеком. Я пью за светлую память командира отряда Серго Гогоберидзе…
И все поднялись, и молча обмакнули по хлебной щепотке в вине, и, не чокаясь, выпили…
На пятый день Хабаров подумал: "Интересно все-таки, ответит Генеральный или не ответит?" И тут же усилием воли отогнал от себя эту мысль.
На шестой день, проходя через просторный вестибюль гостиницы, Виктор Михайлович свернул к маленькой загородке и, склонившись у полукруглого окошечка, сам того не ожидая, спросил:
- Мне ничего нет?
Девушка ответила заученно-бодро:
– Пишут покуда, – потом, вроде что-то вспомнив, смущенно улыбнулась и сказала: – А вы правда летчик-испытатель?
Он поморщился и впервые посмотрел на девушку со вниманием. Про себя отметил: "Лет двадцать пять. Морданчик славный. Носик симпатичный. Зря только так сильно мажется". Конечно, ничего подобного он вслух не сказал, а спросил:
– Допустим, но какое это может иметь значение – испытатель или не испытатель?
– Никакого. Просто интересно. У нас в прошлом году останавливался летчик-испытатель. На своей машине приезжал. Так его все запомнили. Представительный мужчина. И знаете, как себя ставил?
– Он вам понравился?
– Понравился. С таким не пропадешь.
– Фамилию запомнили?
– Ага, значит, вы тоже летчик! Значит, Зинка правду сказала!
– Почему летчик? И кто такая Зинка?
– Зинка – регистраторша. А если б вы не летчик были, не спросили про фамилию. Углов его фамилия. Все запомнили.
Хабаров усмехнулся.
– Знаете? Да?.
– Знаю, – сказал Хабаров и пошел к выходу.
Он ждал ответа. И тревожился. И ругал себя за нетерпение. И регулярно наведывался к почтовому окошечку.
Над гостиницей прогудел самолет. В черном, исколотом серебристыми точками звезд небе машины не было видно, только проблесковый красный огонь ее чертил замысловатую кривую. Виктор Михайлович поднял голову и про себя отметил: "Выполнил третий разворот. Низковато".
И тут он услышал:
– Скучаете?
Хабаров обернулся. Перед ним стояла почтовая девушка (так он мысленно окрестил, ее). На девушке была коротенькая плиссированная юбка, яркая трикотажная кофточка с большим вырезом на груди. В густых волосах, взбитых и налакированных, торчал красный цветок.
– Добрый вечер, – сказал Виктор Михайлович. И подумал: "И ножки ничего".
– Добрый вечер. Почему вы один?
– Интересно, а с кем бы, вы хотели меня видеть?
– Почему хотела? Просто тут все заводят знакомства. Мы-то знаем.
– Для этого я не гожусь, – сказал летчик. – Старый.
– Кто старый? Вы старый?
– Сколько ж мне, по-вашему, лет, детка?
Девушка посмотрела на него очень серьезным, оценивающим взглядом, наморщила лоб, будто решала сложную задачу, и серьезно сказала:
– Ну-у, года тридцать два, наверное, или тридцать три. Как ни странно, Виктору Михайловичу понравилось, что она сильно сбавила его возраст. Хабаров улыбнулся и спросил:
– Какие будут предложения, детка?
– Не знаю. Это вы должны предлагать. Вы же мужчина!
– Хочешь на аэродром?
В аэропорту пахло цветами, самолетами и пылью. Легкий ветерок шуршал по бетону. В душном зале ожидания толпился народ.
Виктор Михайлович прошел на открытый перрон, усадил Риту (девушку звали Ритой) на широкую скамейку и уселся рядом. Выруливали самолеты. Медленно, степенно, плавно покачиваясь на своих массивных шасси, проплыл один, следом за ним, будто волочась пузом на земле, прокатил другой…
– Вы на таком летали? – спрашивала Рита. – Летал.
– А почему этот пузатый и толстый такой низкий?
– Отличная схема. Позволяет садиться на грунт, удобно загружать и выгружать крупный багаж, например… танки или ракетные установки…
– Вы шутите? – спросила Рита. – Или за дурочку меня считаете?
– Нет, я не считаю тебя за дурочку и говорю совершенно серьезно. Я вообще редко шучу.
На аэродроме летчик чувствовал себя как-то скованно. Видно, запах летного поля встревожил и отвлек мысли к другому полю, к тому, где протекала его настоящая, а не курортная жизнь.
О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в каемчатой рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…