– Пюпитр для чтения и складные костыли совершенно особой конструкции, без веса! Рубцов просил вручить. Механик. Сам сделал. Специально для Виктора. Пожалуйста, возьмите.
– Костыли? – растягивая по слогам, сказала Тамара и неожиданно для самой себя расплакалась.
– Ой, не скоро Виктору Михайловичу костыли понадобятся, хоть и особой конструкции, все равно не скоро…
Исчезнув вместе с Агаянцем за дверью, Тамара долго не возвращалась. И Хабаров постепенно "отключился" от незаконченного, оборвавшегося на полуслове разговора с ней. К тому же мелькнувшее и разом пропавшее лицо Мишки Агаянца отвлекло мысли совсем в другое направление.
Хабаров вдруг отчетливо представил полукруглую просторную летную комнату со стенами, обшитыми деревянными светлыми панелями, с огромным окном-эркером, явственно увидел низкие диваны, обтянутые шершавой темно-зеленой материей, и узкие столы на металлических трубчатых ножках, и корабль-бильярд, гордо возвышающийся посередине помещения.
Представил и затосковал.
Когда он вернется туда? К ребятам, к делу, ко всему, что до сих пор было самым главным в жизни…
Хабаров живо вообразил, как входит в летную комнату начлет. Грузный, заметно состарившийся в последние годы Кравцов появляется в застекленной двустворчатой двери, не спеша оглядывается и, будто нарочно растягивая слова, говорит:
– Наклевывается препаршивая работенка, мужики… Запуск двигателя в полете…
Как ни в чем не бывало Збарский продолжает играть в шахматы.
Бокун с некоторым усилием сдерживается и, тоже ничего не спрашивая, заканчивает намеливать кий…
Володин, ухмыльнувшись и кинув быстрый взгляд на окружающих, легко поднимается с дивана и, изображая на лице полную готовность хоть сию минуту отправиться в полет, спрашивает:
– Какие высоты запуска? Володина перебивает Углов:
– Не лезь, Петушок, наперед батьки в пекло. – И к начлету: – Сколько полетов в программе, Павлыч, почем за штуку?
Кравцов не спешит с ответом, поводит из стороны в сторону головой, словно что-то высматривает и никак не может найти.
– Паршивая работенка, мужики… Мы тут посоветовались и решили… поручить это дело Хабарову… Пойдем, Виктор Михайлович, потолкуем…
Увидев летную комнату, Хабаров не может от нее оторваться. Мысленно он следует по длинному коридору, начинающемуся за двустворчатой остекленной дверью, в раздевалку. Тремя шеренгами стоят здесь голубые узкие шкафчики с летным обмундированием. Его шкаф – второй от двери. Кто-то давно уже приклеил на дверку морду улыбающегося тигра. Вырезали с обложки иллюстрированного журнала и так присобачили эмалитом – не оторвать! И вот уже лет пять тигр провожает Виктора Михайловича в каждый полет и встречает после каждого задания. Хабаров привык к тигру и иногда, конечно, когда никто не видит, подмигивает ему, прощаясь…
Едва слышно ступая, в палату возвращается Тамара.
– Пальчик приготовьте, Виктор Михайлович, сейчас кровь возьму.
– Опять? Скоро у меня крови на эти дурацкие анализы не останется.
– А что делать, раз нужно.
– Шуры-муры разводить, так с Мишкой Агаянцем, а кровь сосать – из меня! И чего вытолкала человека, чем он тебе помешал?
Не обращая внимания на "шуры-муры", Тамара привычно делает свое дело.
– Вот и все. Держите ватку, Виктор Михайлович.
– У тебя маникюрные ножницы есть, кривые? – спрашивает Хабаров.
– В палате нет, но, если надо, найду и принесу.
– Надо. Найди.
Тамара вновь исчезает и скоро возвращается с ножницами.
– Давайте подстригу.
– Нет. Я сам.
Виктор Михайлович берет у Тамары ножницы • и, высоко подняв руки в локтях, смешно сощурившись, быстрыми, прыгающими движениями пальцев начинает что-то вырезать из листка бумаги: чик-чик-чик, и на тумбочку ложится веселый зайчишка, еще чик-чик-чик, и из-под кривых лезвий выскакивает длинная, крадущаяся лиса. Потом Хабаров вырезает ослика, лошадку и сидящего на барабане задумчивого слона.
Тамара с нескрываемым удивлением смотрит на веселый зоопарк и говорит:
– А вы, оказывается, еще и художник! Вот не думала.
– Если человек в чем-нибудь талантлив, то он и вообще талантлив. Учти, Тамарочка. И не бегай за первым попавшимся красавчиком, даже если этот красавчик – сам Михаэль Агаянц, а люби меня, люби нежно и преданно.
– Виктор Михайлович, а рисовать вы тоже можете?
– Еще как! Кукрыниксы в компанию приглашали. Правда. Я не согласился.
– Почему?
– А куда мое Ха к их Ку, Кры и Ник-Сы присобачить? Тамара взяла в руки зайчишку и, поворачивая его туда-сюда, растроганно заулыбалась.
– Надо же, какой зверь!
– И вовсе не зверь, а зайчик. Его зовут Вова.
– Кого зовут Вова?
– Зайчика..
– А ее? – спросила Тамара, показывая пальцем на лисицу.
– Лисокрад – лиса крадущаяся.
– А его?
– Оська.
– А слона?
– Баламот Баламотович.
– Господи, да кто это напридумал?
– Кроме Лисокрада, все имена придумал Андрюшка. Он болел, и я вырезал ему целый цирк. А Лисокрада сочинили ленинградские дураки – артельщики. Выпустили пластмассовую игрушку и на пузе выштамповали "Лисокрад", а на другой – "Лисосид" – лиса сидящая.
– А сколько ему лет?
– Кому?
– Андрюше вашему?
– Пять с хвостиком, – сказал Виктор Михайлович и прикрыл глаза. Ему казалось, что лицо с прикрытыми глазами ничего не выражает – ни нежности, ни тоски, ни сдерживаемых воспоминаний…
Впрочем, Тамара не заметила его прикрытых глаз и спросила:
– Скажите, Виктор Михайлович, а вы можете лично мне чего-нибудь вырезать? На память.
Он ответил не сразу:
– Могу.
На этот раз Хабаров режет долго и неторопливо. И лицо его постоянно меняет выражение, делаясь то задумчивым, то насмешливым, то злым и, наконец, лукавым.
– Держи, – говорит Хабаров и подает Тамаре тигра, изготовившегося к прыжку. Тигр очень разный: так посмотришь – свирепый, чуть повернешь, глянешь сбоку – большая добродушная полосатая кошка, еще повернешь – насмешливая, хитрющая зверюга, и сразу видно – не настоящая, игрушечная.
– Спасибо, Виктор Михайлович. Я его дома к зеркалу приклею.
– А ковер с лебедями у тебя есть?
– Нет.
– Вот это хорошо. Раз нет, приклей.
Сколько-то времени оба молчат. Оба вроде отсутствуют в палате. Потом Тамара говорит:
– А почему вы про лебедей спросили?
– Так. Многие сильно их уважают, а я не люблю. – Помолчал и серьезно: – Да, а тигра зовут Шурик. Запомни.
– Шурика тоже Андрюша придумал?
– Нет. Шурика я сам придумал.
Пришла Анна Мироновна. Глянула на зверье, занявшее половину тумбочки, не удивилась. Тамара подумала: "Не первый раз видит. Привыкла". Анна Мироновна сказала:
– Сейчас я разговаривала с профессором Барковским, он считает, что все идет нормально, и никаких особых причин для беспокойства не видит.
– А кто, собственно, беспокоится?
– Все беспокоятся: Центр и министерство. Я сегодня с Евгением Николаевичем говорила, он – тоже. Между прочим, просил тебе передать, кроме приветов, что Плотникову звонил Княгинин. Евгений Николаевич сказал, что ты знаешь, кто это. А еще он подчеркнул, что Княгинин принял "самое горячее участие в организации консилиума". Почему-то он очень настаивал, чтобы я передала тебе про Княгинина. Я спросила: "А кто такой Княгинин?" Но Евгений Николаевич только засмеялся: "Виктор Михайлович знает. Передайте!
Обязательно. Ему будет приятно". Тебе правда приятно, Витя?
– Очень! Подвел я Княгинина. Представляю, как он меня кроет сейчас.
– Ты что-нибудь обещал и не сделал?
– Вот именно. Обещал облетать один аппаратик, и Княгинин специально ждал, когда я развяжусь с Севсом…
– Но ты же не виноват, Витя!
– А он-то и вовсе не виноват…
– Тебе Барковский понравился?