- Как настроение, трехпогибельный?
- А не двух? Ребра, шея.
- Так ты правда врача не слушал. У тебя еще коленная чашечка треснула. Скажи спасибо, что заново учиться ходить не понадобится. Или ты просто рад, что жив остался?
- Ясно.
- Не думаешь, что пора возвращаться к внешнему миру?
- Акстись.
- Не поверишь, но люди с тобой говорить хотят.
- Ты же обещала, что никаких посетителей.
- На самом деле. Глупый брат. Ты действительно думаешь, что я пришла бы навестить тебя?.. Ну вот. Если ты слышишь эти слова, значит мое воображаемое присутствие больше не нужно. И теперь ты можешь увидеть людей, кто по-настоящему сидит около тебя и ждет твоего пробуждения в реальности, - чувства смущали. Неожиданность подобных слов влекла сомненья, сбивали с толку. «Это комма?». Он желал убедиться, что сие ложь. Но, если сделает так, как было необходимо - признает частичное доверие к признанию сестры. Он все же, посмотрел в ту сторону, куда указывала ее рука. Там было пусто.
- С ума сошла, да?
- Брат, если бы я не знала, что такой идиотской шуткой тебя нельзя провести, меня бы здесь действительно не было. Но дела мы имеем другие. Я не позволю твоей воображаемой мне, шутить вместо меня.
- …
- Ну что? Можно пускать посетителей? Тебя много «Арсениев» заждались. А некоторые из них женского пола. Представляешь какого мне, каждый раз отваживать таких?
- Ладно. Ладно сдаюсь, - он включил свой уцелевший телефон.
***
Он всегда считал голод – наиболее смущающей смертью. Борьба с самим собой, кою она подразумевала, могла свести с ума неотесанного неопытностью человека. Даже так, голод, он воспринимал благой карой, дарующей выбор: уснуть или прервать свою жизнь в любой момент, признав его прекрасным. Ведь сохранить гордость и не пасть до истязания собственной плоти – перспектива, не веселящая здравый смысл.
Остаться собой или позволить разуму пожрать себя. Медленное безумие, вечный вопрос, такой желанный ответ. Какова на вид твоя натура? Поймешь, все отпустив.
Пойдя курс реабилитации, Саша еще не решался активно испытывать ресурсы своего тела. Потому, значительную половину того дня, он провел в инвалидном кресле, пересекая на своих двоих лишь короткие дистанции.
Впервые посетить могилу Андрея, он решил вечером, когда страждущих в поле зрения меньше, и тишина полнится слухом отчетливее дневного шума.
- Знаешь. До падения считал, что жизнь впроголодь это пытка. Но, пока падал…, это как будто ты единственный выжил, единственный сходишь с ума, будто ты один во всем мире. Был им, им и останешься, совершенно одним. Не столько пугает сама смерть…, в смысле страшно конечно, но, когда понимаешь, что один исчезаешь…, черт. Ты, наверное, и сам знаешь. Я плохой знакомый, ведь и друзьями мы не были. И хоть знаю, что умирать просто ужасно, не хочу с кем-то связываться, ведь понимать, что кто-то близкий тоже однажды…. Меня это потрясло больше, чем что-либо. Сейчас только сестра осталась. Хотя не знаю, в будущем завещает ли она вообще, сообщить мне о своей смерти, - утеряв мысль, он наконец сменил тему на ту, к которой готовился. - Не знаю. Это значит сломаться? Нет.... Хочу жить, - он улыбнулся. - Хочу прожить очишуительную жизнь и умереть дряхлым стариком в алкогольном сне. Алкоголь шикарен. Проследи, чтобы это был алкоголь. Тогда перед той самой вечеринкой я внесу в свое завещание всех твоих внуков.
Конец