Он достигал таких монарших прав,
Что подобрел звериный хищный нрав.
Не трогал волк овечки нежноокой,
Не задирал онагра лев жестокий.
Собака не бросалась на осла,
И молоко пантеры лань пила.
Когда же он задремывал устало,
Хвостом лисица землю подметала,
Ложилась кротко лань у пыльных ног,
А прислониться он к онагру мог
И голову клонил к бедру оленя.
И падал лев пред спящим на колени.
Оруженосец верный и слуга,
Коварный волк, чтоб отогнать врага,
Глаз не смыкал, всю ночь протяжно воя,
А леопард, рожденный для разбоя,
Отвергнул родовое естество.
Так все бродяги жили вкруг него,
Построясь в боевом порядке станом,
В общенье с ним живом и неустанном.
И, встретив эту стражу на пути,
Никто не смел к Меджнуну подойти —
Разорван был бы хищниками тотчас.
Глаза в глаза, на нем сосредоточась,
Пускали звери в свой опасный круг
Лишь тех, кто был Меджнуну добрый друг…
И где бы ни был юноша влюбленный,
Он шел сюда, к пустыне отдаленной,
Чтоб на Меджнуна хоть разок взглянуть.
Паломник, совершая длинный путь,
Стоянку разбивал с Меджнуном рядом,
И стало для паломников обрядом
Делить с Меджнуном бедный свой обед,
Чтоб услыхать любви его обет…
ПИСЬМО ЛЕЙЛИ К МЕДЖНУНУ
…Лейли затем писала о любви:
«Страдалец! Пусть утрет глаза твои
Мой нежный шелк — слова, что я слагаю.
Я, как в тюрьме: одна изнемогаю,
А ты живешь на воле, мой дружок,
Ты клетку позолоченную сжег.
Благой источник Хызра в царстве горя,
Пусть кровь твоя окрасила нагорья,
В расселины ушла, как сердолик,
К моей свече ты мотыльком приник,
Из-за тебя война пришла на землю,
А ты, онаграм и оленям внемля,
Мишень моих упреков и похвал,
Ты собственное тело разорвал
И пламенем закутался багровым.
А помнишь ли, когда ты был здоровым,
Ты в верности мне вечной поклялся.
Из уст в уста шла повесть наша вся.
Я клятве ранней той не изменяю,
А ты не изменил еще? — не знаю.
Где ты теперь? Чем занят? Чем храним?
Чем увлечен? А я — тобой одним.
Мой муж — я не чета ему, не пара.
Замужество мое — как злая кара.
Я рядом с ним на ложе не спала,
И, сломленная горем, я цела.
Пусть раковину море похоронит,
Ничем алмаз жемчужины не тронет.
Никто печати клада не сорвет,
Бутона в гуще сада не сорвет.
А муж — пусть он грозит, смеется, плачет
Когда я без тебя — что он мне значит?..
Зато с тобой душа моя всегда.
Я знаю — велика твоя беда.
В одном терпенье вся твоя награда.
А я, поверь, минуте краткой рада.
На зимней ветке почка спит, мертва,
Придет весна — распустится листва.
Не плачь, когда быть одиноким больно.
А я — ничто. Я близко — и довольно…»
ОТВЕТНОЕ ПИСЬМО МЕДЖНУНА
«…Пишу я, обреченный на лишенья, —
Тебе, всех дум и дел моих решенье.
Не так, ошибся: я, чья кровь кипит, —
Тебе, чья кровь младенческая спит.
У ног твоих простерт я безнадежно,
А ты другого обнимаешь нежно.
Не жалуясь, переношу я боль,
Чтоб облегчила ты чужую боль…
Ты, скрывшаяся под крылом другого,
По доброй воле шла на подлый сговор.
Где искренность, где ранний твой обет?
Он там, где свиток всех обид и бед!
Нет между нами лада двух созвучий,
Но есть клеймо моей неволи жгучей.
Нет равенства меж нами, — рабство лишь!
Так другу ты существовать велишь.
Когда же наконец, скажи, когда
Меж нами рухнут стены лжи, — когда
Луна, терзаемая беззаконно,
Избегнет лютой нежности дракона,
И узница забудет мрак темницы,
И сторож будет сброшен с той бойницы?
Но нет! Пускай я сломан пополам!
Пускай перебудет в здравье Ибн-Салам!..
Я — одержимость, что тебе не снилась,
Я — смута, что тебе не разъяснилась,
Я — сущность, разобщенная с тобой,
Самозабвенье выси голубой.
А та любовь, что требует свиданья,
Дешевле на базаре мирозданья.
Любовь моя — погибнуть от любви,
Пылать в огне, в запекшейся крови.
Бальзама нет для моего леченья.
Но ты жива, — и, значит, нет мученья…»
Лейли? — Да нет! То узница в темнице.
И все-то ей мерещится и мнится,
Что где-то между милых строк письма
Надежда есть, сводящая с ума.
А муж стоит на страже дни и ночи,
Следит, и ждет, и не смыкает очи.
У самой двери тщетно сторожит,
Видать, боится, что Лейли сбежит.
И что ни день, готов из сострадацья
Отдать ей жизнь, не поскупиться данью.
Но мрачно, молчаливо и мертво
Сидит жена, не глядя на него.
И удалось однажды ускользнуть ей
От зорких глаз и выйти на распутье:
Быть может, тот прохожий иль иной
О милом весть прослышал стороной.
Так и случилось. Встретился, по счастью,
Ей странник-старичок, знаток по части
Всесветных слухов и чужих вестей.
Он сообщил красноречиво ей,
Что пламя в сердце друга, в сердце страстном
Как бушеванье волн на море Красном,
Что брошен он в колодец, как Юсуф,
Что бродит до рассвета, не уснув,
И в странствиях «Лейли! Лейли!» вопит он,
И для него весь мир Лейли пропитан,
И кара и прощение — Лейли,
И всех дорог скрещение — Лейли.
«Я та Лейли, — в ответ она вскричала,—
Я жизнь его годами омрачала,
Из-за меня он теплился и гас.
Но есть, однако, разница меж нас:
К вершинам гор ведет его дорога,
А я — раба домашнего порога!»
И, вынув серьги из ушей, Лейли
Швырнула дар прохожему: «Внемли!
Не откажись за жемчуг мой от службы!
Ступай к нему, найди предлог для дружбы
И в наши приведи его края,
Чтобы на друга поглядела я,
Оставь его в любом укромном месте.
Все может быть. Сюда приходят вести
О сложенных им песнях. Может быть,
Он не успел и старые забыть.
А может быть, еще другие сложит
И дальше жить мне песнями поможет».