Мать, не знавшая ничего о судьбе обоих сыновей, была несказанно обрадована этим письмом…
Получение ею этого письма совпало с возвращением в Мерв Моабада… Моабад снова занялся делами государства, но продолжал оставаться угрюмым и мрачным.
Видя, что сын ее тяжко страдает, мать обращается к нему с просьбой поведать ей причину своих страданий…
Моабад отвечал матери, что он страдает от любви к Вис; он страдает от того, что с ним нет его любимой супруги, и что он успокоится только тогда, когда услышит что-нибудь о ней; он готов отдать Вис все царство и всегда во всем уступать ей и прощать все ее поступки, лишь бы снова быть с нею. Он клянется не причинять никакого зла ни ей, ни Рамину, который может спокойно вернуться домой…
Мать, обрадовавшись за Рамина, поймала своего сына на слове и объявила ему, что если он поклянется ей не причинять Вис и Рамину никакого зла, то она откроет ему их местопребывание.
Моабад тотчас же поклялся матери, что он забудет все обиды и оскорбления, причиненные ему Вис и Рамином…
Тогда мать написала Рамину письмо, в котором она рассказала ему все, что произошло с Моабадом со времени бегства обоих влюбленных…
Рамин, получив письмо от матери, был очень обрадован этим известием и тотчас же собрался в путь вместе с Вис…
Радостная встреча была завершена веселым пиром…
Вис и Рамин продолжали пребывать в дружбе с шахом.
Но вот однажды к царю царей стали поступать жалобы на греческого царя, который, нарушив дружбу с шахом, послал свои войска в пределы его владений…
Моабад не замедлил собрать многочисленное войско и собрался в поход против вероломного греческого царя.
Но прежде чем расстаться с Вис, Моабад решает принять меры против возможного вторичного ее побега с Рамином… С этой целью он возьмет Рамина с собой в поход, а Вис и ее кормилицу он намерен заключить в уединенный замок Ашкуптидеван. Охрану же замка он может доверить только своему брату Зарду, на преданность и бдительность которого он вполне полагается…
Моабад сам отвозит Вис и ее кормилицу в замок Ашкуптидеван, расположенный на такой высокой горе, что «вершина ее достигала неба». Заключив обеих женщин в замок, Моабад собственноручно наложил свои печати на все пять дверей замка и взял с собой ключи от всех дверей…
Зная, что Вис насильственно разлучена с ним, и чувствуя, что ее постигла злая участь, Рамин впал в отчаяние и тяжело заболел…
Моабад же, несмотря на болезнь Рамина, взял его с собой в поход на носилках…
Видя Рамина в тяжелом состоянии, приближенные шаха решили, наконец, заступиться за него и обратились к Моабаду с просьбой освободить Рамина от участия в походе…
Моабад внял заступничеству своих приближенных и разрешил Рамину остаться в Гургане, а сам отправился в дальнейший путь.
Рамин, оставшись в Гургане, «тотчас же поправился, ибо он, собственно, и не был болен». Сев на коня, он помчался на поиски Вис…
Рамин подъехал к подошве горы, на которой стоял замок, темной ночью. В непроглядной тьме часовые не могли заметить Рамина, и он, пользуясь этим, выцарапал на стреле свое имя и пустил стрелу в окно комнаты, где, как ему было известно, была заключена Вис…
Кормилица заметила стрелу и поспешила обрадовать свою госпожу вестью от Рамина. Обе женщины… стали размышлять над тем, как помочь Рамину проникнуть в замок. Ночь была очень холодная, и это навело кормилицу на мысль, что часовые, должно быть, укрылись от холода, тем более что в такой тьме они все равно ничего не могли видеть…
Чтобы подать знак Рамину, сметливая кормилица, которая «своим колдовством могла заковать в цепи даже дэвов», выставила в окно зажженную свечу. Рамин… заметил сигнал и тотчас же стал взбираться по скале к стенам замка.
Тем временем Вис была занята изготовлением веревки из имевшихся у нее под рукой тканей и частей одежды. Веревка была спущена из окна к подножию стены, и Рамин взобрался по ней с ловкостью пантеры…
Вис и Рамин были снова счастливы друг с другом: «ночь была темна и холодна, но для них горели три свечи — радость встречи, сияние их лиц и краснота вина».
Всем троим казалось, что они соединились теперь для того, чтобы никогда не расставаться… Им было так хорошо в их сладком заключении, что они и не помышляли о том, чтобы покинуть его…
Но вот Моабад с триумфом возвращается из своего похода: он вернул себе страну Ран и Армению и наложил дань на греческого царя…
В разгар всеобщего ликования Моабад узнает… что Рамин сумел соединиться с Вис. В неописуемом гневе Моабад приказывает трубить сбор войскам, чтобы идти к замку и схватить Вис и Рамина. Узнав, зачем их собирают, военачальники и воины стали выражать свое недовольство. Все они были на стороне Рамина и Вис и не одобряли намерений шаха…
Но Моабад, в своем слепом бешенстве и не теряя времени, выступил со своим войском по дороге к замку… Не успел еще Зард выехать навстречу шаху, как он был уже в воротах замка и в гневе стал осыпать бранью и упреками своего брата, называя его глупцом и ослом, который стережет ворота замка, в то время как Рамин находится внутри и смеется над ним.
Зард был несказанно поражен и озадачен таким, по его мнению, вздорным утверждением шаха. В почтительных выражениях он стал убеждать царя в том, что полученные им сведения, несомненно, ложны, ибо, во-перых, замок и все подступы к нему надежно охраняются днем и ночью а, во-вторых, Рамин, насколько ему известно, находился в походе вместе с царем, следовательно, как же он мог проникнуть в замок? К тому же все печати и замки на дверях замка в целости, в чем его повелитель может убедиться…
Тем временем кормилица, прислушиваясь изнутри замка к шуму голосов, узнала голос Моабада и, поняв, какая опасность грозит им всем, поспешила предупредить о ней Вис и Рамина.
Решено было немедленно спустить Рамина из окна, чтобы дать ему возможность спастись бегством…
Проводив Рамина, Вис от горя и отчаяния, казалось, лишилась рассудка…
Когда Моабад вошел в комнату Вис, он застал ее в горе, с исцарапанным лицом и увидел веревку, с помощью которой они дали возможность бежать Рамину и которую обе женщины не успели еще распустить.
При появлении шаха кормилица спряталась из страха перед ним, тогда как Вис в своем горе не обращала на него никакого внимания.
Моабад в гневе обратился к Вис, называя ее бесовским отродьем, колдуньей, бесчестной, неблагодарной и распутной женщиной, на которую не действуют никакие его убеждения и никакое его отношение — ни хорошее, ни дурное; под ее красивой внешностью скрывается низкое и коварное сердце. Но он больше не намерен ни убеждать, ни вразумлять ее, так как он уж не ищет ее любви и не желает ее; она не только никогда не радовала его, но, наоборот, причиняла ему только одни страдания; не раз он предупреждал ее не гневить его и не испытывать его терпения — она лишь издевалась над ним и позорила его; теперь же он поступит с ней по заслугам; у него нет к ней ни жалости, ни сострадания; он поступит с ней так, что она забудет о своем любовнике, и заставит их обоих испытывать такие страдания, которые не снесут даже камни…
С этими словами Моабад схватил Вис за волосы, связал ей руки за спину и стал немилосердно избивать ее плетью. Избив Вис до потери сознания, Моабад принялся за ее кормилицу, которой он собственноручно нанес сто ударов плетью… Окровавленные тела обеих женщин шах велел бросить в подвал и запереть на замок. Казалось, что им уже не жить на этом свете.
Моабад отстранил Зарда от должности начальника охраны замка и поставил вместо него другого, а сам вернулся в Мере, где он вскоре же стал горько сожалеть о своем поступке, досадуя на свою вспыльчивость и несдержанность, которые довели его до того, что он причинил столько зла любимому существу…
Когда шах Моабад возвратился из замка, то с ним не было солнцеликой. Шахро, мать Вис, узнала об этом и с плачем кинулась ему навстречу…
— Скажи мне, по какой причине ты не привез моей Вис? Что ты сделал с моим солнцем? Зачем ты отнял луну у неба? Ты увидишь свой дворец обращенным в пепелище, и рай твой станет тебе адом, если ты тотчас же, без промедления, не передашь в мои руки мою дочь! Я буду так выть, что разжалоблю даже скалы, и они завоют, страдая вместе со мной; я заставлю подивиться все живое! Я буду лить потоки кровавых слез из моих очей до тех пор, пока ты не покажешь мне моей Вис!..
Когда она, рыдая, начала так говорить и жаловаться, то шах Моабад горько зарыдал и сказал ей:
— Станешь ли ты плакать или смеяться, проклинать ли меня или благословлять — я сделал то, что сделал, но хотел бы я, чтобы я этого не делал, и бог не прогневался бы на меня! Я развеял по ветру свою радость и свою честь! Ты нигде не увидишь больше лика Вис, кроме как в земле, которую она украсит собою; ты увидишь поверженный кипарис, оплакивающий свою юность, ее светлый лик потемневшим, кровь ее изменившейся от ржавчины и волосы ее выпавшими!