Я все еще сидела в кресле и хлюпала носом, когда Генхард мягко взял меня за руки, вынуждая заглянуть в его выцветшие глаза. Я подняла голову и столкнулась с изучающим взглядом старейшины, но не отвела взор, чем вызвала довольную улыбку со стороны последнего.
— Я хотел поговорить с тобой вчера, — напомнил он, разминая ладони легкими движениями пальцев. — Пока есть возможность, задавай вопросы. Я отвечу на все.
Я горько усмехнулась, подавляя слезы и давая себе обещание поплакать в следующий раз.
— Наверное, я уже все узнала, что хотела бы знать.
— Неужели? — искренняя улыбка озарила лицо старейшины.
— Вы ведь такой же, как и я? Вестник?
— Знание рассказало тебе? Удивительно. До этого оно не говорило никому, оставляя тайну сугубо моей. Ведь для него нет ничего неизвестного.
— Так это правда? Я видела в вашей силе тьму.
Генхард отпустил мои руки и откинулся в кресле.
— Прежде, чем я поделюсь своей историей, хочу быть уверенным, что ты никому ее не расскажешь, Виктория. Все-таки это секрет всей моей тысячелетней жизни, и я не хочу, чтобы на склоне лет кто-то разоблачил мой обман. Не ради себя, ради авторитета старейшины в принципе.
— Да, конечно, я все понимаю.
— Ты не расскажешь об этом даже Кристиану, — с нажимом добавил он. Я осеклась и продолжила:
— Как скажете.
Мужчина закрыл глаза и запрокинул голову, насколько позволяла спинка кресла. Видимо, собирался с мыслями.
— Что ж, не обещаю, Виктория, что это будет легко. Все-таки я столько времени провел, ни с кем не делясь подобным. Но мое время уходит, эпоха прошла, я хочу открыться. Тем более, тебе. Предвестнику перемен, которого я так долго ждал.
Он перевел дух и продолжил, но уже чуть тише. По комнате пронесся легкий ветерок, колыша невесомые занавески. Нутром я почувствовала, что произошло; Генхард поставил слабенькую защиту на помещение, чтобы никто не мог подслушать. Мудрое решение.
— Я родился девятьсот восемьдесят шесть лет назад. Тебе, наверное, тяжело даже представить такое количество времени, а я его прожил. Мои родители, Шихад и Эрмита были предназначенными по судьбе, только мой отец был белым крылатом, а мать — черным. И вскоре после того, как они нашли друг друга, родился я, маленький и крикливый мальчишка с невероятно красивым одним голубым глазом и уродливым черным. Уже тогда ходили легенды, популярные по сей день. Якобы я Вестник, которого так долго ждали для былого возрождения величия. И знаешь, действительно после моего появления в общине стали все чаще появляться предназначенные пары среди белых и черных. Только спустя пару веков былое достигнутое величие стало вновь постепенно угасать. И никто не знает, почему. Я пытался найти объяснение, спрашивал самых старых и мудрых, но они тоже не ведали о подобном.
Старик замолчал, стараясь незаметно вытереть скупую слезу, предательски потекшую по дряблой щеке. Но что-то не давало мне покоя. Какая-то деталь, которую я упорно упускала. Наконец меня осенило.
— Но раз вы Вестник, почему нет черного глаза? Это же отличительная метка каждого из нас, — наверное, мой вопрос показался ему наивным и глупым, потому что продолжил он говорить только после глубокого вдоха.
— Ах, Виктория, — сокрушенно пробормотал Генхард, машинально протягивая руку к посоху, но тут же ее одергивая. — Ты не представляешь, как мне было тяжело видеть упадок собственного народа, которому я должен был принести только благополучие.
— Подождите, — перебила его я. — Вы постоянно говорите об упадке. Но что произошло? В чем он выражается?
Старейшина неодобрительно посмотрел на меня, возмущенный тем, что его перебили, но я хотела получить наконец ответы на свои вопросы.
— В то время, когда я нашел свою предназначенную, и она забеременела, Весть, несенная мной, исполнилась, и практически каждый, независимо от расы и дара, получал своего предназначенного. Подобные союзы природа также поощряла плодовитым потомством. Прости этот каламбур, но так оно и было. Предназначенные пары могли родить и три, и даже пять детей, в то время, как в обычных браках, которые тогда были редки, рождалось максимум два ребенка. Постепенно даже в благословленных браках стало появляться не больше двух малышей, а то и один. Наша численность перестала расти. В парах непредназначенных тоже было не лучше: лишь одного ребеночка могла выносить женщина, и сколько бы ни пытались, вновь она родить не могла. Среди нового поколения почти перестали появляться избранные пары, а если такое чудо случалось, то только среди «высших» крылатов. Община распадалась на два лагеря: дар имеющие и бездарные или имеющие самые его азы. А я попросту не мог смотреть на это, — боль в его голосе заставляла сердце сжиматься в приступе жалости. Я даже представить не могла, каково это, наблюдать за медленным и неотвратимым угасанием и понимать, что ничего не можешь сделать.