Иногда дедушка даже читал наизусть Стине Марии одно заклинание, такое же древнее, как их хутор Капела.
И в такт словам дедушка ударял в землю своей палкой, а потом поднимал её вверх, высоко-высоко, чтобы показать Стине Марии, насколько высока эта магическая изгородь, защищавшая у них в Капеле овец и ягнят.
И вот теперь дедушка со Стиной Марией сидели на своем любимом месте и плакали. Потому, что у них уже не было «столько же овец сегодня, сколько было их вчера», и потому, что бедные животные так рано лишились своей и без того короткой овечьей жизни, а ещё потому, что овечья изгородь оказалась недостаточно высокой, чтобы защитить их от злого волка.
— А завтра мы стригли бы овец, если бы они были живы, — сказала Стина Мария.
— Да-а, завтра мы их стригли бы, — отозвался дедушка. — Если бы они были живы!
День, когда в Капеле стригли овец, был счастливым днем, правда, не столько для овец и ягнят, сколько для дедушки, Стины Марии и всех остальных хуторян. В тот день на пригорок за овчарней вытаскивали большую лохань для стирки белья; в тот день из сарая, где стояли повозки, доставали висевшие там на стене ножницы для стрижки шерсти; в тот день мать ходила по хутору с красивыми красными лентами, которые она сама соткала. Этими лентами связывали ноги овцам, чтобы они не могли убежать. Ведь овцы были напуганы, они не хотели, чтобы их купали в большой лохани, они не хотели, чтобы их связывали лентами и валили на пригорок, они не хотели, чтобы по их телу гуляли холодные ножницы, они вовсе не хотели отдавать жителям Капелы свою мягкую тёплую шерсть, из которой те изготовляли себе зимнюю одежду. Но более всех были напуганы маленькие ягнята. Они отчаянно блеяли, лёжа на коленях у дедушки, они не понимали, зачем их стригут. Огромными ножницами для стрижки шерсти всегда орудовал дедушка. Никто не умел стричь шерсть так уверенно, как он. А когда он стриг ягнят, Стина Мария обеими руками придерживала им головки и напевала песенку, которой дедушка научил её:
Ах, бедные ягнятки, теперь им пришлось куда хуже, чем раньше. Ведь волчьи зубы оказались страшнее ножниц, а купаться в собственной крови было намного ужаснее, чем в большой лохани.
— И никогда-то мы больше не обстрижём здесь, в Капеле, ни одного ягнёнка, — сокрушалась Стина Мария.
Но разве она могла предвидеть…
Когда дедушка вернулся вечером к себе в комнату, он заметил, что с ним нет его палки.
— Наверняка я оставил её за овчарней, да, наверняка она там, — сказал он Стине Марии. — Сбегай-ка туда на своих здоровых быстрых ножках да принеси мне палку.
— Сейчас будем ужинать, — предупредила мать. — Так что поторопись, Стина Мария, если хочешь есть вместе со всеми ржаную кашу.
А время шло, к осени, наступил вечер и на дворе уже смеркалось, когда Стина Мария побежала за дедушкиной палкой. Кругом стояла тишина, не слышно было ни звука. В душе Стины Марии творилось что-то странное, ей было боязно. Она вспомнила все рассказы о лесовичке и троллях, об эльфах, о водяном и о подземных гномах. Перед ней возникали разные видения. Пугающе-тёмные скирды на поле казались девочке троллями, которые крались к ней, неслышно ступая по земле мохнатыми лапами. А вечерние туманы над лугами — ой, да это же эльфы, которые медленно подплывали по воздуху к Стине Марии, всё ближе и ближе, чтобы наслать на неё вихрь и унести неизвестно куда. А разве вон там, в лесу, не стоит лесовичка, уставившись жутким взглядом на бедного ребёнка, который вышел из дому один на ночь глядя? А что делают сейчас гномы, те самые, которых вслух нельзя называть?