Адам Энгельбрект был несколько смущён тем, что стоит так тихо и позволяет себя чесать. Но тихо он всё-таки стоял. Тогда Калле крепко ухватился за кольцо у быка в носу и перелез через забор в усадьбу.
— Ты с ума сошёл, малыш! — крикнул ему кто-то из взрослых.
А Калле уже медленно и с достоинством вёл Адама Энгельбректа за кольцо прямо к воротам скотного двора. Адам Энгельбрект был большим-пребольшим быком, а Калле был маленьким-премаленьким крестьянским мальчишкой, и выглядела эта пара довольно трогательно, когда она чинно шествовала по усадьбе. Те, кто видел её, всю жизнь потом не могли забыть.
Матадор на испанской корриде не мог бы заслужить более громких криков одобрения, чем те, что получил Калле, когда он возвращался обратно со скотного двора, поставив Адама Энгельбректа в его стойло. Да, громкие крики одобрения и две кроны наличными, да ещё два десятка яиц в кульке — такова была награда юному тореадору.
— Я ж привычен к быкам-то, — объяснил Калле. — Всего лишь чуток доброты — и их запросто можно взять.
Он круто повернулся и отправился домой, в Бэкторп, с двумя кронами в кармане и кульком яиц в руках. Очень довольный этим пасхальным днём.
Так и шагал он, смоландский тореадор, среди светло-пресветло зеленеющих берёз.
Золотко моё
У Эвы нет мамы. Но у неё есть две тётки. Тётя Эстер, которая вернулась домой из Америки, и тётя Грета, мама Берит. Верит — это Эвина кузина.
Вообще-то у Эвы есть мама. Да только радости от неё не много, ведь она всё время лежит в больнице и её нельзя видеть. Вместо того чтобы жить с ней, Эве приходится жить у своих тёток. Ведь Эвин папа — штурман на одном корабле, и он не может брать «своё Золотко» с собой, когда уплывает в чужие страны. «Золотко моё» — так обычно называла Эву мама. «Моё маленькое Золотко», — говорила она, целуя Эву в затылок.
Тётя Эстер никогда не называет Эву «Золотко моё» и никогда не целует её в затылок. И тётя Грета тоже. Тётя Грета целует только Берит. Она спрашивает, не замёрзла ли Берит, не хочет ли Берит сока и всякое такое. Её совсем не интересует, не замёрзла ли Эва. Эве она говорит:
— Сбегай, посмотри, не пришла ли почта! Ступай и принеси утюг! Не клади локти на стол! Высморкайся!
И тётя Эстер, которая в своей полосатой шёлковой блузке всегда выглядит «вернувшейся из Америки», та тоже говорит:
— Эва, сбегай-ка за моей сумкой! Поди, принеси моё вязанье! Сегодня твоя очередь вытирать посуду!
А вот очередь Берит вытирать посуду почти никогда не подходит. Конечно, ведь Берит несколько слабовата и осенью должна идти в первый класс, поэтому ей просто необходимо отдохнуть за лето. А вот Эва ничуть не слабовата, и в школу ей идти ещё только через год, так что ей совсем не надо отдыхать. Но ох до чего же грустно одной вытирать вымытую посуду! И почему всегда так много тарелок?
Эва медленно плетётся в кухню. А Берит остаётся в беседке из вьющейся зелени и, глядя ей вслед, самодовольно ухмыляется. Бывает иногда, что какая-нибудь из этих больших тарелок выскальзывает из маленьких ручек Эвы и разбивается. Тогда в кухне возникает тётя Грета и начинает изо всех сил трясти Эву. А Берит снова самодовольно ухмыляется. Тётя Эстер треплет Берит по щеке и спрашивает, не замёрзла ли она и не хочет ли надеть кофту.
— Эва! — кричит тётя Эстер. — Принеси Берит кофту!
— Она же сама может её принести, — возражает Эва, сердито глядя в окно на сидящую в беседке Берит.
— Фу, как нелюбезно с твоей стороны! — возглашает тётя Эстер. — Ты же ещё в кухне! А кофта лежит там на диванчике!
Эва откладывает в сторону полотенце и выносит из дома кофту. Берит самодовольно ухмыляется.
— Нет, я не замёрзла! — капризничает она, отталкивая кофту от себя. — Не хочу её надевать!
Эва швыряет кофту на качели и уходит.
— Не нужна мне никакая кофта, слышишь?! — кричит ей вслед Берит. — Унеси её обратно!
Тогда Эва оборачивается. Не говоря ни слова, показывает Берит язык. И уходит.
— Никогда ещё не видала такой дерзкой девчонки! — говорит тётя Эстер тёте Грете.
— Вся в Лену пошла, — объясняет тётя Грета. — Та в детстве была точно такой же, ты ведь помнишь!
— Ну да, зато теперь, в больнице, ей, вероятно, не приходится дерзить, — говорит тётя Эстер, качая головой. — Думаю, она уже не поправится. И тогда придётся тебе мучиться с этой девчонкой. Ведь я не могу взять её, когда снова уеду в Америку.