Джейс понимала, что не знает, как дальше жить, если придется вот так каждый день прокручивать в голове подробности этой страшной ночи. Этого проклятого утра. Каждый день, каждый миг.
А в устье песок окрасился багрянцем. Кровь так похожа на краску. По телевизору не отличить и вовсе, ведь так преуспел человек в обманах. Вот только краска не пахнет человечьим телом, из которого исходят соки жизни, краска не дымится паром, когда наносится удар.
Джейс представила, как будет дымиться кровь врага, когда она нанесет удар, представила, как исказится самодовольное лицо с вытаращенными глазами. Конечно, она представила Вааса. Миг его смерти. И поразилась себе, когда ощутила кривую усмешку, исказившую ее обычно спокойное или виноватое лицо. Какая отвратительная усмешка. А до того мига дальше, чем до Луны.
Перестрелка внизу угасала. На этот раз победили пираты, обирали убитых, не различая своих и чужих. Из врагов уцелело трое. Закончив с обыском трупов, они захватили обе машины и укатили в неизвестном направлении, не заботясь о погребении тел, как будто не задумываясь, чем опасны для них же на такой жаре разлагающиеся трупы.
И Джейс видела, как лежат в разных позах, точно на какой-то картине, трое босоногих воинов и несколько пиратов, точно все они затеяли какой-то странный танец на горизонтальной оси. А с вертикальной спускались уже орлы-падальщики. И за спиной Джейс раздалось радостное жадное гавканье диких собак. Трое пробежали мимо, радуясь добыче. Одна тварь обратила внимание на Джейс, зарычала, кинулась в кусты.
Девушка только ахнула от ужаса, когда отвратительная ободранная дворняга набросилась на нее, попыталась вцепиться в шею.
Джейс схватила рычащую тварь за горло обоими руками, не обращая внимания на когти лап, которыми тварь пыталась придавить ее. На лицо стекала собачья слюна, в нескольких сантиметрах от носа и глаз маячили щелкающие жадные челюсти. Джейс собрала последние силы, рванулась вперед, издавая практически звериный рык, рык льва, которого рвут жадные шакалы. Удар коленом по животу тварюги, кулаком между глаз. А затем хватило мига, чтобы выхватить нож, собака снова набросилась, но напоролась на острое жало клинка, которое вонзилось раз, другой, третий… До тех пор, пока зверь не упал, издав последний сдавленный визг.
Джейс с трудом сбросила с себя тяжелую тушу, которая тут же почти скрылась в высокой траве. Другие собаки не замечали, пировали, рвали плоть людей. Смотреть на это не было сил.
Вот так еще говорили, будто собака — друг человека. А стоило только завезти на остров собак, так сбежавшая их часть дичала, возвращалась к истокам и знать не желала никаких людей, не намереваясь плясать за косточку, когда вокруг носилось множество бесхозной дичи. Точно, как пираты. Может, каждый из них тоже когда-то был человеком. Наверное, был. Все-таки не зверьми рождены. Зверем становятся. Впрочем, человеком тоже. И Джейс не представляла, кем вынуждает стать ее этот проклятый остров. Но это и не волновало, волновала одна единственная цель, цель длиною в бесконечный миг — снова встать и продолжать движение. Всего лишь встать, оторвать свое тело от земли, вырваться из пут травы, из автономного мира случайных шорохов и насекомых. А в груди все горело огнем. И снова эти два образа. Враг и брат. Собаки. Джейс снова заметила кривую ухмылку на лице, совершенно несвойственную ей ухмылку:
— Собаки. Вот и совершилась часть мести!
И с этими словами ей наконец удалось вновь подняться, изогнувшись, точно мост над пропастью. Резко вдохнула, точно вынырнув из омута, точно воздух являлся разреженным, точно оказалась на высоте стратосферы.
Почему ей всегда приходилось идти одной к цели? Не волей судьбы, а своими силами. Близкие поддерживали, отец всегда поддерживал, но научил никогда не ждать, что прилетит волшебный помощник в критический момент. А с момента смерти отца, она осознала, что не только помощник не прилетит, но и руку никто не протянет.
Как тяжко становилось подниматься снова в бой с самой собой, со зноем солнца, с холодом жары. Райли погиб. Ей не требовалась рука, чтобы подняться. Она могла бы вскочить и без ног, если бы попросил протянуть ему руку, если бы потребовалась помощь. Но он погиб.
И только мысли о его друзьях позволяли не сломаться. Да, спасение друзей являлось для нее теперь служением памяти брата, попыткой оправдаться перед ним, хоть и знала, что никогда не оправдается. Убеждала себя, что это она ради друзей, только ради них.
Да какая разница, каковы мотивы, если человек намерен спасти и помочь?
Вот только намерения слабо согласовывались с реальностью. Чем дальше она шла, тем больше это ощущала. Направления, ровно, как и места, куда вообще занесло, она не знала.
Только на холме маячило что-то вроде дома. На высоком холме. Джейс рассеяно поглядела туда из-под руки, чтобы солнце не так слепило сощуренные глаза.
Беленый домик… Странно он выглядел для этих мест. Джейс опасалась, что там мог оказаться штаб врагов, но чего-то не хватало над этим одиноким домом, чего-то, что последнее время отпугивало. И очень скоро она поняла: красных флагов. Везде, в лагере, возле него, были развешаны алые тряпицы. Флагом то безобразие едва ли называлось. Уж точно ничего общего со знаменем коммунистов не имело. К счастью для коммунистов…
А дом стоял и стоял на холме, совершенно белый. Только развевались над ним многочисленные причудливые флюгера. Джейс поднималась по отлогому склону, как будто не замечая, что с другой стороны горы проложена вообще-то дорога. Но она уже поняла, что остров, возможно, некогда вполне цивилизованный остров, контролируется пиратами, так что любая дорога рисковала навести на встречу с ними, погаными.
Так люди все ж, иль звери? Может, с первым зверством человек и становился чудовищем? Тогда кем являлся главарь? Из всех пиратов он один еще как-то напоминал человека, потому что говорил, словно человек. Но и из всех же пиратов он казался наибольшим чудовищем, зверем. И что означали его кровавые потехи с бегом пленников через джунгли? Измышлял ли кто-то большие зверства. Ох, измышляли чудовища. Много умели измышлять того, что в головах у людей не укладывалось. В сознании встала нечетким больным отблеском картина Дали «Измышления чудовищ», на ней эти чудовища подозрительно напоминали очертаниями людей…
Джейс добралась, наконец, до вершины холма. Но поняла, что это был ее предел. Вот так глупо упасть здесь? Здесь? Невесть где… Только в груди все горело, руки и ноги немели, голова невыносимо кружилась.
Нет, везде только белое и зеленое. Никаких красных флагов.
«Будь, что будет. Если выжила над пропастью не без цели», — только подумала девушка, медленно опускаясь на неровный грунт возле порога дома, только в последнем всплеске сознания запечатлелось яркое панорамное витражное окно на первом этаже.
====== 16-17. На тучи свинцовые смотрит старик ======
Над морем свинцовым затих чайки крик
Среди теней дремлет уставший старик…
© Otto Dix «Старик»
Если человек ставит цель, то он добивается ее. Конечно, если эта цель не добивает его, в свою очередь.
Цвели орхидеи, орхидеи повсюду цвели, разноцветные: белые, фиолетовые. Алые. И леопарды, золотистые и черные, плавно скользили между орхидей, терлись усатыми мордами, потом разбегались, гнались за добычей, рычали друг на друга, будто не помнили, как накануне переплетались их усы — локаторы тонкой настройки. Леопарды в одиночестве, растащив добычу по темным кустам, мокли под дождем. Остров накрыл тропический шторм.
И снилось все это или являлось реальностью — неизвестно.
Джейс слышала в отдалении шторм, улавливала, как крутятся флюгера и стучат в окно ветви дерева. Сознание не возвращалось к ней, только звуки. Она не могла вспомнить, что случилось: яркими пятнами кружились леопарды, а сны прошедшего кошмара обещали явиться потом, позже.
Сны приходят, когда кошмар заканчивается наяву, и тогда уж сон до конца дней остается кошмаром. И ходят люди, пьют снадобья, чтобы забыться, а кто-то просто спивается, подсаживается на иглу от ужаса реальности. Спиться-сколоться — способ приспособления к миру, молчаливое согласие, уход. И неважно, какие уродливые формы все это приобретает… В ком начало бесконечной цепи?