— Что Вы сделали с моей рукой? — спросила девушка, вставая, вопросительно поглядев на довольно ухмыльнувшегося Дени, выражение лица которого говорило о том, что он совершил нечто важное, нанеся эти рисунки на кожу чужака.
— Татау! — смачно выговаривая это слово, отозвался мужчина, объясняя. — Без него ты не можешь сражаться! Их носят все мужчины племени, которые вступили в противостояние с пиратами.
«Кажется, я нарушила их традицию, если только мужчины, — ощутила укол стыда Джейс. — Надеюсь, в этом татау не было какого-нибудь наркотика».
Такие опасения посещали ее, потому что она не понимала, насколько крепко надо было спать, чтобы не заметить, как кто-то (не иначе с помощью примитивных средств) вживляет под кожу краску. Но вроде бы ничто на это не указывало. А, между тем, ей почти не давали времени собраться с мыслями, привести себя в порядок, все торопились, в деревне нарастало оживление, несвойственное для столь раннего часа.
«Я бы хотела просто жить, не считая потери, быть человеком простым», — думала девушка, когда словно по ветру выплыла из странного душного дома под рассветные корчи зари, что взбиралась над лесом устало.
К ночи тучи обещали прийти, может быть, принести новый всплеск океана небес, где дождем опрокинутый лес прорывался в сознании гула, гром и молния пальмы все гнула. А пока только дымка вдали, только легкий намек, словно вестники дальней земли, той, куда не доплыть в оправдании себя не сгубить. Малодушие сознанья — не жить. Краткий миг расставанья — убить. Вот и все, что осталось. Словно выплыла малость, но однако же шла по земле. Камни чахлые, тая в золе, сохраняли тепло все огня, где добыча — мертва и жива — превращалась в еду. Там, когда все великая милость — еда и вода. Вот и все. Настоящее сбылось. Только курицы возле забора жалобно шуршали, совещаясь, кто следующей жертвой станет, только мартышки привольно таскали фрукты, привезенные местным лавочником.
— Оружия у нас лишнего нет, магазин тут открыла одна, даром не дает! Ты тоже пойди купи, вот деньги, отдашь, когда возьмем аванпост. А мы его возьмем! Сейчас или никогда! Веришь мне, Джейсон? — торопливо говорил что-то Дени.
— Я всем верю… — отвечала в полшаге от бреда девушка. — Это жизнь. Выбор…
Но деньги взяла и зашла в низкую зеленую дверь с двумя створками, возле которой маячила вывеска с парой скрещенных автоматов. В магазине оказалось немало оружия, но оно не принадлежало деревне. Ничто не давалось бесплатно. За прилавком стояла задумчивая суровая старуха с черными глазами и тугим пучком седеющих волос на голове, торговец смертоносным товаром.
— Что покупаешь? — спросила она низким голосом.
— Снайперскую винтовку, — увидела нечто отдаленно знакомое под тусклым стеклом витрины Джейс. — Точнее, нет, на нее нет денег.
— У тебя только на подержанный пистолет. Бери, все равно стрелять, небось, не умеешь. Джейсон, говоришь? — сварливо отозвалась женщина, но сверкнула, поправляя солнечные очки, спуская их на край носа, пытливо рассматривая Джейс. Затем выложила на прилавок истрепанный пистолет, тяжелый, старого образца, покрытый зазубринами, будто о него какой-то идиот нож затачивал. Но выбора у Джейс не оставалось. Она проверила пистолет, не сумев на глаз определить, что это вообще за модель. Должен был стрелять, патроны к нему прилагались за отдельную цену.
Старуха между тем придвинулась к ней, перегнувшись через прилавок:
— Такой ли ты Джейсон? Ракьят не любят, знаешь ли, когда их обманывают, если дело касается татау. Это что-то вроде обряда посвящения, его часть. Тебя примут в племя, если выживешь.
Джейс с ужасом обернулась, но никто не подслушивал. Она понимала, что пожилая женщина засомневалась, а истрепанный вид и бесформенная одежда для нее не являлись безоговорочным указателем на то, что Джейс — парень. Оружейница приосанилась, слегка улыбаясь:
— Не знаю, зачем тебе все это. Но я не принадлежу к ракьят. Ты мне платишь, я продаю тебе пушки. А вот Цитры опасайся.
«Кто эта Цитра?» — хотела бы спросить Джейс, но ее окликнул Дени, махнул рукой, приглашая занять место в кузове джипа.
— Я знаю, ты новичок. Но сказал, что умеешь стрелять. Что, старая карга не продала больше ничего? Это все из-за радаров, торговцам сложно ориентироваться, когда пираты отключили радары. Вот одну вышку мы включили, но там еще около тридцати, — охотно делился подробностями жизни острова Дени, пока машина гарцевала на ухабах грунтовой дороги. Низкие ветки хлестали по лобовому стеклу, а крыши у джипа не имелось.
Джейс только глядела вопросительными затравленными глазами, не выпуская из рук пистолет. Воины образовали что-то вроде колонны из трех машин.
— Рано оружие вытащил, — продолжал говорить Дени. — Проклятые пираты захватили последний наш аванпост! Если не отбить его, так и до деревни доберутся. И, не приведи духи предков, до храма Цитры!
Джейс молчала, сейчас ее не интересовало, что это за храм предков, или духи предков. Голова казалась чугунной, в легких снова назревал почти привычный кашель. И душа вся в заплатах болела и ныла. И болотная гниль отделялась от ила, испаренья глухие подставляла лучам, что светили не солнцем сквозь узоры листвы, где тоскливо вараны распевали обманом. То не песни, а рык. То не плач, то лишь крик. Далеко он не к месту, где, что липкое тесто, скорбь прилипла к душе. Нет свободы уже. И не разобрать, то ли солнце, то ли ночная мгла по обе стороны дороги легла. Куда везли — неведомо. И что несли — не знать. Хотелось их союзниками посчитать. Но приходилось доказать. И выживать. Все лишь бы выживать.
А каждый день — как подаяние слепому, длиною в срок тюремный за прегрешенье, что не совершал (то есть в вечность). И каждый здесь свою все правду знал. Так, может, совершал? Но называл иначе. Есть слово из пяти букв, пяти букв, где мотив глух. Война. И в ней все правила иные. Средь тактик войск, стратегии боев не разобрать, не написать всем нужных слов. И мир «до слова» забывал, что Слово приходило. Но есть лишь буквы в ряд, пять букв все говорят. А все иное Джейс уже забыла.
Особенно когда отряд подъехал к свалке шин, листов железных, домов щитовых, где на перекладинах, как висельники, болтались туши свиней, разделанных на солнце и жаре. Опасно было есть, опасность в вечном дне ежесекундно пулями звучала. И каждый миг как начиналась жизнь сначала, особенно когда над ухом вновь и вновь. Война идет. Пять букв… И вот она — любовь к прекрасной жизни. Жизнь прекрасна вся, везде. Да не забыться б в вечном сне.
====== 23. “Мне не страшно” ======
Вдоль по лезвию бритвы как пароль, как молитву
Повторяй сто раз подряд: «Мне не страшно».
© Flёur «Тростник»
И джип остановился, и началась стрельба. Дени сгреб Джейс с сиденья, пряча за машиной.
— Стреляй! — крикнул он, убегая вперед. А она не видела, в кого стрелять, глаза не зацепляли четкость линий. На вытянутых вверх дрожащих руках она бессильно открыла огонь из укрытия, не целясь, надеясь, что попадет во врага.
А в первом бою не всегда попадать, а в первом бою хоть раз выживать.
Потом осторожно высунулась из-за машины, кто-то стрелял прямо в бензобак, становилось страшно, что транспорт загорится.
Где находились другие воины, Джейс не знала, не могла сосчитать, сколько их. Но никто не прикрывал спину.
— Отрубай сигнализацию! — доносился голос Дени, такой надрывный, командный, отрывистые команды, как лай.
И доносилась пиратская брань. И кличи на неизвестном языке дикарей. Хотя уж большими дикарями являлись пираты. Многие прятали лица, хотя кто мог их узнать…
Джейс метнулась куда-то окраиной аванпоста, прилипая спиной к щитовому домику, старому сараю. А сердце все не билось, а сердце замирало. Уже, казалось, все пережила, особенно после побега, когда не успела удержать, отвратить от гибельного пути. Но дикие собаки — это ничто по сравнению с тем, когда над ухом завывали очереди автоматные. Гудели гвалтом какофоний неприродных. Не находилось здесь слов годных, чтобы описать, как жутко становилось. И снова этот кашель, и снова лишь бы не задохнуться.