Если, конечно, это была жизнь. И стоило это называть жизнью. Слова, ненужные. Похоже, горе-браконьеры еще в полной мере не могли осознать всю бедственность их положения, еще слишком много правил и воспоминаний связывали их с большой землей, далекой и безопасной. Но настал, несомненно, конец, конец всего. Всего, что было и не было. Того, чего не было — в особенности.
— Райли, — вскоре позвала она тихо. — Райли! Мы должны выбираться!
Младший брошенным щенком умоляюще посмотрел в глаза, а потом снова по щекам его покатились слезы, он только всхлипнул:
— Лиза! Моя Лиза!
Выходит, Райли тоже волновался теперь не за одного себя, это внезапно стало так согревать Джейс, поддерживать в ней отвагу. А паниковать она себе запретила. Паника где-то билась, очень близко, стоило только позволить ей прорваться, отпустить стальную хватку сознания. И все — пиши пропало. Если поддалась бы панике, то мечты о побеге можно было оставить. С паникой пришли бы все прелести вроде тошноты, обмороков, конвульсий. Нет уж, не надо. Половину из них человек вызывает сам, поддаваясь воле животного страха. Не надо! Не надо!
— Успокойся, Райли! — шептала старшая. — Успокойся!
И успокаивала тем самым все больше саму себя, потому что брат не внимал, а только становился все более беспомощным, беззвучно рыдая о своей судьбе и о судьбе Лизы.
«Я все-таки девушка, значит… у меня запястья тоньше… Так, веревки обматывают ткань водолазки», — четко и методично принялась оценивать она, глядя краем глаза, что возле клетки расположилось какое-то уродливое бунгало, а там за картами сидели сторожа. Вот и хорошо, что за картами. Видимо, товар им особо ценным не казался, да и опасности они в нем не видели. Какая опасность могла содержаться в двоих худощавых мальчишках? Уже радовало: тот, страшный, с ирокезом, ушел. Джейс почему-то сразу поняла, что он тут главный. Ваас или Хойт… Ваас больше подходило под его испанский акцент, но на логические выводы не было времени и мыслей. Ваас и Хойт… Эти два имени врезались в ее память, под гул двух этих страшных имен ее накануне чуть не убили, зато их законом не был уничтожен Райли. Последний вдруг всхлипнул через заложенный кем-то преступно разбитый нос, глотая слюни и сопли:
— Дже… Прости меня!
Это было так непохоже на него, он всегда считал, что прав, свою неправоту не признавал категорически, но тут, видимо, осознал, что идея принадлежала ему, что он не мог учесть наличие пиратов на заброшенном тихоокеанском островке. И голос его внес ощутимый дисбаланс в сознание старшей, едва не размягчив, растрогав, а это являло риск стать такой же беспомощной, такой же просящей прощения за свое бездействие.
— Ничего, все хорошо, — только твердо, как заклинание, повторяла сестра.
Любовь к ближнему делает нас всегда сильнее. Пусть иногда от нее и больнее. Но именно в переломе жизни между пропастью без нее в замкнутости и имманентности не выкарабкаться. Не будь рядом Райли, Джейс, вероятно, не сумела бы даже прийти в себя, не было бы смысла. Собой она не сильно дорожила, может, даже вот уже пять-семь лет тайно мечтала о смерти, хотя, конечно, не такой.
Но здесь был Райли, и трусливо сбегать в объятия смерти она не имела права. Просто не имела права. Вот и весь аргумент, чтобы попытаться выжить. Нет, не попытаться. Попытка — это по мере сил. Долг — за гранью сил. Она осознала, что должна вытащить Райли. И неважно, что случится потом, что он скажет ей, если потеряет Лизу, клетки с которой нигде не было видно. Ох, куда же раскидало их, что случилось с другими? Только ли выкуп нужен был пиратам?
Оливер-Оливер! Если бы не сдался, если бы за ним не поспешили сдаться ребята, может, и правда, удалось бы забаррикадироваться в трюме. Джейс слышала, что в Сомали торговый корабль так избежал выплаты выкупа за команду. Но Оливер сдался. И остальные тоже решили, что так будет безопаснее. Кому теперь безопаснее? Главарь четко дал понять, что их продадут в рабство! Джейс вдруг осознала его слова про «себе в убыток», она, может, и невыгодный товар, зато остальные…
И тогда она осознала, что тем более должна выбраться. И вытащить всех, кого удастся. Но как? Она ведь даже в армии не служила. Хотя, относительно восстановившись после травмы, хотела. Не прошла медкомиссию, сказали, что хромота не уйдет. А ведь едва заметная, подумаешь, что нога всегда болела на погоду да стала чуть-чуть короче. Это не мешало. Сейчас это ей точно не могло помешать. Ее сковывали только путы на руках. Их вроде как завязывал даже сам главарь. Она помнила этот запах, который накрывал ее еще до того, как сознание вернулось к ней. Да, она слишком отчетливо запомнила этот запах. Если бы разбиралась в этом, могла бы уже и сорт табака назвать. Будто память складывается только из картин и звуков…
В джунглях слышался тоскливый вой собак, именно собак, потому что волки воют иначе, волки не лают, а это были дикие собаки.
Зато цепные псы сторожили наряду с пиратами двоих пленников, рычали. Два здоровенных мускулистых добермана коричневой окраски. Джейс недолюбливала животных, несмотря на семейный бизнес. Смотреть на них — красиво, но только когда они в клетке. Теперь выходило совсем неправильно: псы были на воле, а люди — в клетке.
Джейс пошевелила окоченевшими пальцами, пытаясь нащупать, каким узлом их связали. Так связали, что еще пару дней в клетке — и гангрена рук обеспечена, но, видимо, их намеревались продать раньше.
Продать. Как это ужасно звучало: продать. Их. Людей! И кто-то еще говорил про отмену рабства… Хоть бы что изменилось за тысячи лет. Что за чудовище жило в человеке, раз он не сумел изжить свои самые темные проявления? И в каждую эпоху изобретал новые пытки, все более изощренные, мерзкие. И наиболее древние формы эксплуатации никуда не девались, становились то легальными, то подпольными, но никогда не прекращали существования. Монстр в человеке, чудовище в каждом…
Сторожа увлеклись покером, а вот собаки не дремали.
Джейс уже битый час изучала взглядом каждый сантиметр клетки, решительно не понимая, зачем пленников не только заточать, но еще и привязывать. Хотя через прутья клетки ей, видимо, удалось бы протиснуться. Так-то они шли крест-накрест крупными квадратами, связанные просто лианами и канатами, а там, где обозначалась дверь, оставались только вертикальные прутья. На них еще была надежда. Вот только эти проклятые веревки и доберманы, которые могли поднять лай при каждом неверном движении.
Хоть бы кто пришел, хоть бы кто вытащил. Какое-нибудь чудесное спасение. Но чудес не случалось. Почему? Почему?! Может, их просто не видели. И с кем они случались обычно. За какие добрые дела можно заслужить чудеса? Нет. Чудес не заслужить. И так приходится бороться, просто жить. И, может, не судить, да только много судий без залов заседаний.
Тянулось время, никто не приходил. Райли, едва не поминутно теряя сознание, тихо загибался без воды от страха и отчаяния, а у Джейс больше не было сил его подбадривать. Но она упрямо изучала, что еще есть в этой проклятой клетке, веря, что хоть что-то, кроме двери, не учли мучители. И не ощущала, как пересохшее горло ее горит огнем, а все тело ноет. Ощущалась только становившаяся невыносимой боль на сдавленных веревками запястьях.
И от этих веревок она методично пыталась освободиться, упорно водя ими вдоль бамбукового столбика, перетирая их о паз между продольной и поперечной перекладиной. К счастью, сторожа все еще не замечали. Или им было наплевать, так как они просто не верили, что из клетки реально выбраться, даже освободившись от пут. Доберманы, к счастью, тоже не понимали, а если и видели, то сказать бы не сумели. Они «предназначались» тем, кто уже сбежал.
Джейс перетирала веревку, сначала непроизвольно, только пытаясь хоть как-то пошевелить руками, а затем поняла, что путы и правда реально истончить. Только бы хватило силы рук и терпения, и хоть немного удачи. Впрочем, она уже давно не верила, что удача сопутствует ей. Сейчас просила, кого угодно, просила удачу, небо, все невероятные силы — все просила хоть немного помочь ей. Не для себя, а ради брата. Но солнце клонилось к вечеру, а небо молчало. Никто бы не пришел, однако и сторожа не смотрели на нее. А это уже немалая удача.