– Алло! – хрипловато отозвался женский голос.
Мистер Наткин протолкнул пятипенсовик в щель, откашлялся и сказал:
– Э-э… Алло, это мисс Салли?
– Да. А кто это?
– Э-э… Меня зовут Джонс. Генри Джонс. Сегодня утром я получил ваше письмо, насчет ответа на объявление.
Послышался шелест бумаги, затем снова раздался женский голос:
– О, да… Я помню… Генри. Ну хорошо, дорогой, ты зайдешь меня навестить?
Сэмюэл Наткин почувствовал, что язык его присох к гортани.
– Да, если можно, – наконец, выдавил он.
– Чудесно! – промурлыкали в трубке. – Но вот еще что, Генри, дорогой. Я надеюсь, ты приготовишь для меня небольшой подарок, как все мужчины, с которыми я знакома? Ты знаешь, совсем немного, чтобы помочь мне заплатить за квартиру. Двадцать фунтов, но можно и не спешить… Тебя устраивает?
Наткин кивнул, потом добавил в трубку:
– Да.
– Отлично. Когда бы ты хотел прийти?
– В обеденный перерыв. Днем я работаю в Сити, а вечером еду домой.
– Прекрасно. Завтра тебя устраивает? Хорошо. В половине первого? Запиши адрес…
На следующий день в назначенное время он стоял у дверей квартирки на Бэйсуотер, Вестборн-гроув. Волнуясь, он постучал в дверь. С той стороны послышалась дробь каблуков.
Посмотрели в дверной глазок – Наткин встал именно в таком месте, чтобы его можно было сразу увидеть. Наконец дверь отворилась, и женский голос сказал:
– Входите, – женщина стояла за дверью и, как только он вошел, она сразу же закрыла ее. – Ты, наверное, Генри. Проходи, мы поговорим в гостиной.
Наткин прошел за ней в комнату налево. Сердце его стучало, как барабан. Женщина оказалась старше, чем он ожидал: довольно потрепанная, далеко за тридцать, с размалеванным лицом. Она была выше него ростом, но, в основном, за счет каблуков. Наткин шел, глядя ей в спину. Длинный халат не скрывал сильно расплывшиеся формы. Когда она обернулась, приглашая его в гостиную, халат распахнулся, и Наткин успел заметить черную нейлоновую рубашку с пестрым корсажем. Дверь осталась открытой.
Комната была довольно скудно обставлена. Все веши можно унести с собой. Женщина улыбнулась ободряюще.
– А где мой маленький подарок, Генри?
Сэмюэл Наткин кивнул и вынул из кармана двадцать фунтов. Она тут же спрятала их в сумочку, стоявшую на туалетном столике.
– Ну, а теперь садись и расслабься, – сказала Салли. – Не волнуйся. Что я могу для тебя сделать?
Мистер Наткин примостился на краешке стула. Казалось, что рот его был забит мгновенно затвердевающим цементом.
– Это трудно объяснить… – пробормотал он.
Она опять улыбнулась.
– Ну, дорогой, не будь таким стеснительным… Как ты предпочитаешь?
Он принялся сбивчиво объяснять ей. Женщина нисколько не удивилась.
– Понятно, – сказала она. – Многие джентльмены предпочитают то же самое. Давай, снимай брюки, пиджак и башмаки. Пойдем в спальню.
Он сделал все, что она велела, и направился за ней по коридору. К его удивлению, вся спальня была залита ярким светом. Женщина заперла дверь и положила ключ в карман халата. Затем сняла его и повесила на крючок рядом с дверью.
Три дня спустя на Акация-авеню, 27 принесли корреспонденцию, которую Сэмюэл Наткин отнес на обеденный стол. Всего было три письма: одно от сестры Летиции, счет из оранжереи и адресованный ему коричневый конверт. Штемпель стоял лондонский. Наткин решил, что это коммерческая реклама и тут же вскрыл его. Нет, это была не реклама.
На стол лицевой стороной вверх легло шесть фотографий. Сначала он ничего не понял. Но когда, наконец, до него дошло – ужаснулся. Фотографии не отличались четкостью, но все же качество их было неплохое. Особенно хорошо получилась женщина, а на двух-трех снимках легко можно было узнать и его самого. Вне себя от ярости, он засунул руку в конверт – больше ничего. Взглянул на обратную сторону фотографий – чисто. Послание было черно-белое, не нуждающееся в пояснении.
В панике Сэмюэл Наткин спрятал фотографии под ковер, где лежал журнал. Но тут же забрал все оттуда и сжег за гаражом, а пепел втоптал в землю. Не сказаться ли ему больным, чтобы остаться дома? Но это насторожит Летицию – выглядел он отлично. Отдав ей письмо от сестры, он забрал грязную посуду и поспешил на поезд в Лондон.
Глядя в окно, он переживал случившееся. Наткин догадался, как все произошло, только когда поезд дошел до Нью-Кросс.
– Пиджак, – прошептал он. – Конечно же, пиджак и бумажник…
Фогарти, корпевший над очередным кроссвордом, разочарованно покачал головой.
– Нет, – произнес он, – это не годится – слишком много букв.