— Я должна знать, тетя Джорджия, — с неожиданной твердостью заявила Жюли. — Я совершенно уверена, что именно он разговаривал с вами на следующий день после ограбления. Вы еще сказали, будто он…
Голос принцессы Собелли хлестнул ее по лицу. В нем слышались нотки паники:
— Никогда больше не говори об этом! Никому! Ты понимаешь меня, Жюли? Ты меня понимаешь?
Колени Жюли задрожали.
— Тетя Джорджия… Вы… Вы делаете что-то опасное? — Голос ее звучал твердо, хотя сердце стучало, как африканский тамтам.
Принцесса медленно повернулась к ней лицом:
— Да…
Жюли всплеснула руками.
— Ради денег?
Лицо принцессы было каменно-непроницаемым, но под опущенными ресницами дрожала печаль.
— Жюли, позволь мне делать все, что я сочту нужным. И это все, что я могу тебе сказать.
— Вам не страшно?
— Ужасно страшно, — прошептала принцесса. — Но это меня не остановит…
Глава седьмая
Пока Жюли беседовала с тетей в городском доме Собелли на Парк-авеню, Берт разговорился с Мэнсфилдом на террасе его дома в Сентрал-парке. Обоих отвергли любимые женщины — оставалось одно: поговорить между собой и попытаться забыть разочарования. Поэтому после бала Мэнсфилд и пригласил к себе Берта, которому давно симпатизировал.
В доме была огромная гостиная. На стенах висели картины современных художников. Красные шторы обрамляли большое окно, выходившее в сад, в темноту Сентрал-парка. Справа сияли огни Пятой авеню, слева — Сентрал-парк.
— Итак? — спросил Мэнсфилд и закурил свою трубку.
— Итак, поговорим, — ответил Берт. — Для начала — об этом Нортоне. Подозрительный тип. Кстати, Жюли он напрочь не понравился. К тому же я подозреваю, что принцесса находится в зависимости от него.
— Что ж, посмотрим, что он за птица, — заметил Мэнсфилд. — Кажется, у меня есть возможность разузнать кое-что об этом парне.
— Спасибо, сэр.
— Что вас интересует, молодой человек? Я согласен с вами: в нем есть что-то странное. Но я не могу понять вашей тревоги относительно принцессы Собелли и ее дел. Жюли тоже говорила мне сегодня об этом Нортоне. Она мне доверяет.
— Если она вам доверяет, — горько усмехнулся Берт, — то вы знаете, что она отвергла мое предложение. У меня нет больше шансов… Но что об этом говорить…
Мэнсфилд поднял бровь. Он терпеливо ждал.
— Жюли влюблена, сэр. И, боюсь, очень серьезно. Я встревожен.
— Чем?
— Начнем с того, что этот человек крутит роман с другой женщиной.
— Эта женщина! — Мэнсфилд фыркнул с отвращением. Минуту он молчаливо попыхивал трубкой. — У Жюли на душе творится что-то неладное. Мне всегда казалось, что у нее безошибочная интуиция на людей. Но если мужчина падок до женщин, подобных леди Мэйдок, он недостоин Жюли. Вы знаете его, Берт?
— Нет.
— Мне казалось, вы встречали его.
— Но ничего о нем не знаю. Его зовут Марк Сефтон. Он был на корабле вместе с Жюли.
— Что ж, если она не разочаровалась в мужчине, увидев его в объятиях леди Мэйдок, вероятно, я разочаруюсь в ней самой.
Большие часы пробили пять утра. Берт поднялся:
— Могу я снова увидеть вас?
— В любое время, мой мальчик. Жюли мне как дочь. А Джорджия — она для меня единственная…
Берт улыбнулся застенчиво:
— По-моему, сэр, мы с вами в одной лодке.
Мэнсфилд улыбнулся и проводил Берта. Тот по-прежнему был в тоге римского императора. Но триумф не состоялся и, очевидно, уже не состоится. Впрочем, посмотрим.
Было пять часов утра. Город дремал. Тишину ночных улиц бороздил редкий шорох такси, отдаленный грохот автострад и леденящий звук полицейской сирены. Комнату для коктейлей давно закрыли. Чарльз Нортон и леди Мэйдок перешли в вестибюль. Здесь не было никого, кроме усталого портье, чистившего пепельницы, сонного ночного дежурного за конторкой и носильщика в форме, дремавшего рядом с дверью.
Несколько запоздалых постояльцев с любопытством поглядывали на экзотическую пару: арлекина и женщину в бриллиантах.
— Ты ведешь себя глупо. Посмотри, на кого ты похожа, — просто витрина… — бубнил Нортон. — Ты как будто напрашиваешься на неприятности. Однажды ночью на тебя нападут…
Леди Мэйдок рассмеялась:
— Мне все равно выплатят страховку! Зачем же иметь бриллианты, если их не носить?
— Твоя беда в том, что ты хочешь быть принята в обществе, но не желаешь выполнять правила этого общества. Вот поэтому я и говорю, что ты дура.