Впрочем, рецензировать плохую книгу не стоило бы труда — ни моего, ни вашего. Но всё-таки остаётся вопрос — несколько интересна «контркультура» как таковая, и есть ли в ней хоть что-то, заслуживающее внимания нормального человека?
Придерёмся для начала к самому слову. «Контркультура» — это нечто противостоящее «культуре», находящееся с ней «в контрах». При этом она является частью всё той же культуры, причём частью особенно зависимой, особенно несамостоятельной: если вдруг исчезнет всё то, с чем контркультура борется, то исчезнет и она сама. Но при этом борьба ведётся нешуточная: контркультура всеми ножками и ручками лупит «большую культуру», наносит пощёчины общественному вкусу, кидается в публику кремовыми пирожными и тухлыми яйцами и так далее. Контркультура всё время пробует на зуб границы дозволенного и при малейшем признаке слабости их атакует, пытаясь прорваться в области «запрещённого».
При этом, что важно — контркультура при этом претендует на то, что остаётся частью культуры, а не её отрицанием, то есть «безкультурьем». Граница здесь очень тонкая. Например, насрать на икону Богородицы — это обычный вандализм, за это судят. А вот нарисовать образ Богородицы слоновьим помётом[98] — типично контркультурный жест: образ вроде как бы и не осквернён, но скверен по сути.
Повторяем, грань здесь тонкая, к тому же сами контркультурщики её зачастую нарушают. Например, когда всемирно известный композитор-авангардист Карлхайнц Штокхаузен[99] назвал нью-йоркский теракт «величайшим произедением искусства» (читай — контркультурного), ему устроили такую обструкцию, что ему пришлось валяться в ногах у прессы и просить не губить старика, а потом ещё долго оправдываться, что он «не то имел в виду». Да и любители ваять Богородиц из навоза обычно ожидают судебные иски и прочие неприятности.[100] Тем не менее, они на это идут и как будто даже получают поддержку публики.[101]
Дело в том, что, согласно принятому сейчас мифу, контркультура, при всех её малоприятных чертах, выполняет одну важную художественную и даже общественную функцию. Она декларирует борьбу с пошлостью — правда, в подавляющем большинстве случаев сама впадая в ещё худшую пошлость. Но декларация остаётся на месте. «Да, мы не подарки, мы говорим и пишем гадкие и опасные вещи. Но это лучше, чем тотальная пошлость, которая иначе зальёт всё».
Но о чём спич? Что такое «пошлость» и имеет ли это слово вообще смысл «в наше непростое время»?
Определений пошлости было дано довольно много, но нам нужно настоящее, точное определение. Попробуем его выработать прямо здесь и сейчас. «Подумаешь, бином Ньютона».
Начнём с этимологии — это самое удобное. «Пошлое» в старом русском языке — это, в общем, прошлое: старое, привычное, натоптанное, как торная дорога. Современное значение слово приобретает тогда, когда «натоптанное» превращается в «затоптанное», то есть стесавшееся от долгого употребления, больше не действующее, не производящее прежнего эффекта, разладившееся, расстроившееся, но всё ещё пользуемое за неимением лучшего. Пошлость — это такая ржавая затупившаяся пила, которая уже не пилит, а только скрипит; но пошляк всё пытается ею пилить.
Обычный (и в этом смысле пошлый) пример пошлости — девица, одетая по вчерашней моде (а вчерашняя мода всегда кажется ужасной), но не понимающая этого и «кидающая гордые взгляды». То же самое — натруженная рифма или метафора, типа «глаза как звёзды» или «кровь — любовь». Или, скажем, расстроенный рояль, на котором пафосно исполняется «К Элизе». Вещь уже не работает, но кто-то упорно пытается ею воспользоваться, не обращая внимания на её негодность. Поэтому ближайший синоним слова «пошлый» — «затёртый».[102]
Однако дело этим не исчерпывается. Пошлостью называют не только «испортившееся от долгого употребления» — а и всё то, что производит впечатление истёртого и разладившегося (пусть даже оно было придумано вот только что). В частности, такое впечатление часто производят разные недоделки и недодумки. Сарай может покоситься и от времени и от того, что руки кривые делали. Комплимент может оказаться нестерпимо пошлым, хотя вроде бы и нов.[103]
Пошлым (особенно в искусстве) также кажется слишком простой, давно известный — и поэтому уже не работающий — способ получения какого-нибудь эффекта. Например, «умилительный розовый пупсик», сцена насилия над девицей или коврик с оленями.
Однако коврики с оленями делают вполне сознательно, и в немалых количествах. Из этого вывод: «пошлость» в указанном смысле может вполне себе продуцироваться — например, для социальных слоёв, на которые те или иные приёмы, уже отработанные, пока ещё действуют. Или для социальных слоёв, опустившихся (или сознательно опущенных) до такого состояния, что пошлость кажется для них откровением.
Это интересная проблема. Существует жёсткая связка пошлости и «низости» — в социальном смысле, «простонародности». Это отражается в слове-синониме «вульгарность». Слово калькирует латинское vulgaris, буквально — «относящийся к низшим социальным слоям».
Тут стоит кое-что напомнить о механизмах культурогенеза.
Начать с того, что всякие «культурные штуки» создаются, как правило, для социальных верхов, для «блаародных» — просто потому, что «культура» стоит дорого, и заказчики на неё — «верхи». Если быть совсем точным — даже не «верхи» как таковые (какой-нибудь Ришелье или там Билл Гейтс век бы в оперу не ходили, у них есть политика, биржа, хайтек, «настоящие дела»), а окружение этих верхов. У великих людей есть жёны, любовницы, родственники, ближайшие друзья, даже слуги «из ближнего круга». Всех этих людей надо чем-то занимать. При этом ни в коем случае не дурью: люди типа «ришелье» понимают, что быть окружённым людьми, читающими и слушающими дурь, просто опасно. Но и до настоящих дел допускать их тоже нельзя. А что остаётся? А остаётся культура, как развлечение для челяди богатеев. «Пущай в Оперу ходят», «для общего развития». Впрочем, и сам «ришелье» или «биллгейтс» тоже может «себе позволить» послушать и посмотреть нечто подобное, — зная, что «продукт качественный», «плохого не нальют».
Но это всё лирика. Важно то, что через какое-то время «культурные наработки» перестают работать, стираются, становятся «пошлыми». Куда они идут? В помойку? Ничуть: зачем же разбрасываться добром? Они распространяются вниз, в социальные низы.
Представим себе это наглядно. Слуге дарят ношеное (или вышедшее из моды) платье. Тот в него облачается и «фигуряет» в нём в ближайшем пабе. Там его завистливо оглядывают несколько местных франтов… Через какое-то время «фасончик распространяется», — разумеется, с искажениями. То же самое — относительно песенок и музычки, и прочих культурных артефактов. То есть: то, что приелось и вышло из моды «наверху» — ещё долго пережёвывает «социальный низ». Что воспринимается верхами как «пошлятина».
Далее вступают в силу коммерческие соображения. А именно — появляются удешевлённые варианты культуры «специально для масс», очень часто с «утрировочкой». Если у господ в моде были ткани с цветочками, то у народа на ситчике эти цветочки будут с кулак.
То есть появляется «пошлость нарочитая», она же «культура массовая».
Впрочем, тут есть одна тонкость, связанная с современной «массой». Современные «массы» далеко не тождественны традиционным «низам». Прежде всего потому, что современные «массы» — это искусственное образование, результат работы определённых социальных технологий. Если коротко, то «массы» — это «опущенные люди», чей уровень (в т. ч. культурный) специально занижен.[104] В развитых странах это делается мягкими средствами и в каком-то смысле для общего блага, — поскольку миллионы «развитых индивидов» гарантированно разносят на части любую социальную систему. В третьем мире «массы» — это продукт социальных технологий, применяемых к самим этим странам извне, с той целью, чтобы эти страны никогда не поднялись. Соответственно культпрограмма для масс состоит из концентрированной пошлости. Это пошлость не просто «утрированная», а гипертрофированная, помноженная на сто. Специально приготовленная по готовому рецепту затируха.[105]
98
Например, выставленная 30 сентября 1999 года в Нью-Йорке, в Бруклинском Музее Современного Искусства картина «Дева Мария» английского художника Криса О'Фили. Богородица изображена чернокожей, в фольклорном стиле, вокруг её изображения — вырезанные в виде крылышек голые попки, а к её плечу прилеплен крашеный шарик окаменевшего слоновьего навоза.
99
Чтобы оценить масштаб «авангардности» — один фактик: в 1993 году он написал пьесу для струнного квартета и четырех вертолетов и лично дирижировал её исполнением.
100
Например, уже упомянутая выставка в Бруклинском Музее (та, где Богоматерь с навозом) привела к тому, что тогдашний мэр Нью-Йорка Джулиани подал на музей в суд за оскорбление религиозных чувств нью-йоркских католиков.
101
Не нужно, конечно, думать, что контркультура занимается только мелким хулиганством, нарушением общественных приличий, оскорблением религиозных чувств и так далее. Наоборот, это самая банальная её часть. Чтобы не ходить далеко за примерами: на той же выставке экспонировалась работа Марка Куина, которая называется «Я сам». Это скульптурный автопортрет (точнее, голова), заключённая в ящик-рефрижератор. Сделана она из замороженной крови самого автора, что как бы оправдывает название. Заметим, что никакие внешние приличия здесь не нарушены — и тем не менее это типичная контркульура, поскольку существование подобного произведения искусства задевает нас на очень глубоком уровне — буквально на уровне отношения к своему телу, «плоти и крови». Если бы автор отлил свою голову, скажем, из замороженной мочи, это было бы, может, и более «оскорбительно» с точки зрения тех самых приличий, но банально и неинтересно.
102
Тут есть тонкость. В некоторых случаях пошлость может и сработать, — но с неприемлемыми побочными эффектами. Ржавой пилой можно ведь, в конце концов, распилить дерево, но распилить его плохо, криво. Перестоявшее или протухшее можно, в конце концов, съесть и даже им насытиться, — но в желудке будет скверно, блевотно. Над пошлой шуткой можно и поржать, — но на душе останется какое-то гадкое чувство. Такая пошлость — это как тухлятина или палёная водка: употребимо, но «потом будет худо».
103
Отдельная тема — это связь пошлости и сексуальной проблематики, «пошлый намёк» как «намёк на потрахаться». Тут опять та же связка: пошлое — это «неработающее, а потому смешное и противное». В области флирта всё это проявляется более резко, чем где бы то ни было, из-за жёсткой дихотомии: если что-то не работает, то оно кажется противным (а не просто «безразличным»). Неудачная попытка соблазнения идёт неудачнику не в нуль, а в очень большой минус — особенно если использовались «тупые средства». Иногда мужчина может просто подмигнуть барышне и она «пойдёт с ним», да. Однако если уж это не сработало, попытка «подмигнуть» вызывает реакцию типа «фи, какой мерзкий пошляк». Ср.: «бабочка-крылышками-бяк-бяк-бяк-бяк» в известном фильме. Существует также особый вид пошлости, прямо связанный с сексуальностью: пошлость демонстративная и оскорбительная (или, как вариант, нарочито смешная), когда устаревший приём демонстрируется
104
«Массы», по определению, это те слои населения, чей уровень (прежде всего культурный, но не только) искусственно и целенаправленно опускается. Это именно определение, дефиниция — тут к Ортеге-и-Гессету не ходи. Напротив того, именно правящие, «верхи» (причём только в господствующих странах), сохранили в себе нечто естественное и «натуральное». Более того, чем дальше заходит прогресс, тем больше главной привилегией «верхов» становится именно «естественность», «натуральность» — начиная с потребления естественных продуктов («лорды не едят маргарина») и кончая естественностью поведения («большие боссы — слабо дрессированные хищники»). В неплохом советском фантастическом фильме «Бегство мистера Мак-Кинли» это было изображено так: на верхушке самого высокого в городе небоскрёба стоит пентхауз, где живёт некий миллиардер. К нему пристроен хлев и курятник — миллиардер питается свежим козьим молоком и не менее свежими яичками. Каждое утро он выходит — вместе с козой — на крышу и поднимает над ней самодельный флаг. «Маленькое натуральное хозяйство», разумеется, находится именно что на крыше небоскрёба, а козу, может быть, кормят особыми травами, привозимыми самолётом из Индонезии, но это дела не меняет.
105
Такие «тексты» современной российской массовой культуры, как, скажем, песенка «Зайка моя», глюкозное «ду, ду-ду» или чудовищно инфернальные «уси-пуси» просто не могут возникнуть естественным путём. Это именно что «генетически модифицированные продукты», предназначенные именно для «работы по людям».