При этом широчайшее распространение уголовной культуры произошло без всякого участия печатного слова. Советская цензура, временами подслеповатая, была всё же в силах отличить чёрное от белого, и прямую пропаганду уголовщины в публичную сферу всё-таки не пропускала. В «самиздате» ничего подобного тоже не ходило: эта сфера была полностью занята «политикой». Песня про Мурку не делала погоды.
Всё изменилось с появлением кассетного магнитофона, позволявшего делать около пятидесяти копий с одной кассеты. Появлению кассетника обязано многое — например, «бардовское движение» в его КСП-шном варианте, Галич и Окуджава. Разумеется, магнитофон способствовал и распространению блатняка в разных его вариантах. Блатное пели разные люди — начиная от всесоюзно известных профессиональных одесситов[167] Аркаши Северного и братьев Жемчужных и кончая безвестными ресторанными исполнителями.
С самого начала «блатняк» Высоцкого резко отличался от прочей продукции такого рода. Он довольно рано отошёл от стандартов жанра. Главным новшеством был отказ от целого ряда риторических ходов, характерных для «страданий»,[168] с заменой их на жёсткий реализм и «личную» подачу материала. Высоцкий привнёс в «блатняк» собственную личность и биографическую — точнее, псевдобиографическую — тему.
В связи с этим нельзя не коснуться самой распространённой прижизненной легенде о Высоцком — а именно, темы его «срока». Миллионы людей в Советском Союзе были убеждены, что Высоцкий «сидел», причём не по политической, а по уголовной статье. Высоцкий время от времени опровергал эти слухи, — однако, всячески при этом подчёркивая свою солидарность с «сидевшими». «Я, может, не мотал срок, а вот мои друзья — мотали, но из-за таких мелочей мы не перестали быть друзьями»[169] — таков был посыл его выступлений на эту тему.[170]
Кроме того, были песни, где Высоцкий говорил о себе как о «сидевшем» в первом лице. Разумеется, это делалось завуалированно, в виде намёков, разбросанных по песням. Например, сверхпопулярная «Баллада о детстве» начинается так:
— очевидно, со «сроками» автор знаком не понаслышке;
— если упомянут «первый срок», то, очевидно, был и второй?
— ввод «политической темы», посыл для интеллигентной публики;
— опять тема «нескольких сроков»: если упомянут «первый раз», значит, имели место быть и другие.
Однако личная биография как вводная для «блатняка» была всё-таки невыигрышной: да мало ли кто сидел. Для серьёзной легетимизации «блатных» тем это не годилось. И здесь Высоцкий сделал гениальный ход: накрепко связал «блатняк» с военной темой.
Значение «военной темы» в советской культуре трудно преувеличить. Миф о Великой Отечественной Войне был, пожалуй, единственным, что связывало все классы и прослойки рассыхающегося советского общества воедино. Сакрализующая сила этого мифа была так велика, что отсыл к нему автоматически легетимизировал почти любую тему, — за исключением, может быть, откровенной «антисоветчины». Советская власть могла безнаказанно зажимать и курочить почти всё — кроме того, чтобы говорить (а также писать и снимать фильмы) о войне. При этом, конечно, книги и фильмы «про войну» систематически запрещались и ставились на полку. Однако это воспринималась советским обществом (и, не в последнюю очередь, самой властью) как циничное кощунство и посягательство на святыню, а полное закрытие темы (как это имело место, скажем, со «сталинизмом») было совершенно невозможным.
Высоцкий воспользовался этим обстоятельством для введения в культурный обиход уголовной темы.
Здесь необходимо сделать одно важное замечание. В отличие от того же Окуджавы, который в старости охотно признавал, что лучшие песни военного цикла он писал «под заказ», а в «военный миф» никогда не верил, Владимир Владимирович — и как человек, и как актёр — никогда не ставил под сомнение базовую советскую мифологию Великой Отечественной. Более того, он на неё опирался — столь же искренне, сколь и сознательно. Так, исполнение песни «На братских могилах не ставят крестов» — в начале или в конце концерта, стоя — было постоянным и неизменным элементом любого сколько-нибудь заметного выступления. Это было чем-то вроде скрепы: обращения к предельным ценностями, разделяемым очень разными людьми, включая даже дружно всеми ненавидимое советское начальство. Высоцкий разделял их тоже, — что не мешало ему с ними работать.
Разумеется, непосредственное введение уголовной тематики в ткань мифа о войне требовало известной изобретательности. И Высоцкий её проявил. На эту тему у него есть две знаменитые песни — «Штрафные батальоны» и «Нынче все срока закончены». Обе песни относятся к хитам, фанаты знают их наизусть. Приведём тексты полностью:
Ещё интереснее «Все ушли на фронт»:
Прежде всего, обращает на себя внимание сознательное размытие образа. В штрафбат попадал не только и не столько «лагерный контингент», сколько осуждённые уже в ходе войны за разного рода военные прегрешения (действительные или мнимые). Однако выделенные строчки маркируют именно «урловский» контингент.
167
Здесь нужно иметь в виду, что Одесса имела в советском культурном пространстве особый статус, сравнимый со статусом Грузии в советской экономике. Как известно, Грузия и отчасти Армения имели статус своего рода особых экономических зон, где тищком разрешалось многое, запрещённое в других местах — например, частное производство и частная же торговля сельхозпродукцией, в том числе и в масштабах всей страны. Это буквально озолотило закавказские республики. Некую сравнимую привилегию имела Одесса как культурный центр. «Одесская» (то есть еврейская) низовая культура в СССР доминировала, в особенности «в лёгком жанре», в сфере «остроумия и развлечения». Всё советское смехачество либо прямо импортировалось из Одессы, либо работало «под Одессу». В интеллигентской среде культ Одессы как «родины радости и веселья» был сравним только с культом Таллина и Риги как «нашей маленькой Европы».
168
Первой написанной Высоцким песней была «Татуировка» (1961) — текст вполне в духе дворовых песен, с не менее традиционными оборотами: …У него — твой профиль выколот снаружи, А у меня — душа исколота внутри… и пр. Однако уже «За меня невеста отрыдает честно» (1963) выполнена в иной манере, несмотря на следы «шансонных» тем.
169
Характерный текст «про друзей», написанный от лица условного урки:
170
Цитаты из интервью Высоцкого:
Первые мои песни — это дань времени. Это были так называемые «дворовые» городские песни, еще их почему-то называли блатными.
(Как аккуратно тут вставлено это кокетливое «почему-то»! — К.К)
Это такая дань городскому романсу, который к тому времени был забыт. Эти песни были бесхитростные, была, вероятно, в это время потребность в простом общении с людьми, в нормальном, не упрощенном разговоре со слушателями. На них обязательно были следы торопливости, это мои мысли, которые я привозил из своих поездок, а рифмовал их для простоты, чтобы не забыть. В каждой из первых песен была одна, как говорится, но пламенная страсть: в них было извечное стремление человека к свободе, к любимой женщине, к друзьям, к близким людям, была надежда на то, что его будут ждать. Помните эту песню: «За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги…»? Это — о друзьях, это очень мне близко: я сам в то время точно так же к дружбе относился, да и сейчас стараюсь. Так оно, в общем, и осталось: я жил, живу и продолжаю жить для своих друзей и стараюсь писать для них, даже для ушедших и погибших.