В дальнейшем некий отблеск импортного сияния начал замечаться в отечественном арт-хаузе. «Страна Глухих» Тодоровского или «Москва» Зельдовича сняты с исключительной красивостью, «сравнимой с Ихним оригиналом». Однако, тут возникал обратный эффект: кино казалось «просто сделанным на Западе» и как своё не воспринималось совершенно. Это была не Москва, это была не Россия. Действие происходило в условном пространстве, населённом непонятно кем. Собственно, это было всё то же самое «ненашенское кино», просто сделанное условно-российскими режиссёрами.
«Дневной Дозор» в этом смысле оказался прорывным. Потому как это первый российский фильм, в котором этим самым видеокремом намазано.
Особенно же заметно это в тех случаях, когда показывается что-нибудь крайне негламурное — например, засраный подъезд или обшарпанная дверь. Тем не менее, маслицо-то вот оно: подъезд, во всей неподдельности своего уродства, выглядит, извините за такое выражение, как эстетический объект, а не как ужас-ужас-ужас. Получается, что Бекмамбетов знает секрет приготовления сей ведьминой мази и умеет ей пользоваться.
Тут-то до меня и дошло. Причём разгадка до обидного проста. Западный глянцевый кадр выделан по канонам рекламного ролика. Который в «совке», ясен перец, не водился.
Почему так?
Рыночная цивилизация, забуревшая в своей рыночности — это цивилизация тотальной рекламы. Тотальной — значит именно что тотальной: не-рекламы там просто не существует.[178] А рекламное мышление предполагает, что всякая вещь (а всякая вещь есть потенциальный товар) должна быть показана с лучшей стороны. Заметим: не «сделана лучше», а именно что лучше показана. Всякий предмет должен быть поставлен на самое выигрышное место, всякое яблочко — быть повёрнуто румяным бочком к свету, а бледненьким в тенёк, и так далее. Причём это умение оттачивается не на красивых вещах, а как раз на некрасивых, неудачных и так далее. Яблочко маленькое, зелёненькое — а продать его всё-таки надо, и ты начинаешь его перекладывать, показывать единственный спелый бочок, протирать, «шоб блестело».
Всякая вещь должна быть поставлена на самое выигрышное место, всё блёсткое и манящее должно быть всячески вылуплено, а недостатки умело задрапированы. На всё должен быть наведён макияж, каждый кадрик должен быть накрашен и нагламурен.
Понятное дело: для людей, которые профессионально снимают зрелища, то рекламный подход к каждому кадру, каждой сцене просто подразумевается. Даже в самой отталкивающей сцене должно быть что-то притягательное: иначе зритель не купится. А это необходимо — чтобы зритель покупался каждую секунду.
Именно этого у нас и не понимали. В советских вещах ценилась прочность, надёжность, доброкачественность, иной раз даже удобство и красота — но не манкость. Потому-то советское кино бывало иногда очень красивым, но без «теней и помады». Перестроечное чернушное порево тем более не стоит обсуждать: оно было нужно для того, чтобы вызывать ужас и отвращение, «ненавижуэтустрану». О дальнейшем и говорить нечего: люди разучились держать камеру в руках, не говоря уже о большем.
Однако ж. Лично товарищ Тимур Бекмамбетов — профессиональный заманщик: он пришёл в режиссуру, как-никак, из рекламного дела. Он сам и его команда просто-напросто знает, как снять манко:[179] так, чтобы на ободранную дверь хотелось смотреть. Более того. Из-за вполне конкретной задачи — пресловутого продакт плейсмента, которого в обоих фильмах предостаточно — рекламная подача просто подразумевалась.
Каким образом обеспечить глянцевую оптику? Это значит: снимать каждую улицу так, как снимали бы улицу для застройщика, решающего, где поставить рекламный центр. Это значит: снимать каждую квартиру так, как будто собираешься продать её зрителю, продать прямо сейчас. При этом, что характерно, с минимальным дизайном собственно улица и квартиры: навести красоту на них сложно (хотя улицу перед съёмкой можно подмести) — значит, достоинства надо найти, подчеркнуть, представить в лучшем виде. Чтобы «что надо» — било в глаза, а что не надо — бежало взора.
Важно, однако, то, что улица должна остаться узнаваемой, «той самой улицей». Попытки вытащить из реальности только благообразное оборачивается тем самым неузнаванием. Величие (не побоимся этого слова, тем более оно сейчас изрядно обесценилось) команды, снявшей «Дневной Дозор», состоит как раз в том, что они сняли вполне узнаваемый район возле метро ВДНХ, со всем его неблагообразием. И что? А ведь ничего, да. Смотреть на эти улицы, оказывается, можно. Глядишь, и жить здесь станет не так противно.[180]
Немного ламентаций. Как нужно относиться к рекламному стилю мышления? Да очень просто: как к исторической необходимости. Народы и культуры, его себе не усвоившие, проигрывают. Как проигрывает любая «природная» женская красота тюбику губной помады и умело подобранным тряпкам. Потому что у настоящей женщины никогда не будет таких красных губ и таких огромных глаз, как у накрашенной.[181] А естественно белый цвет ткани уступает ткани подсиненной: лёгкий оттенок голубого придаёт тряпке нездешнюю белизну, какой «даже и не бывает». Умелая фальшивка убедительнее любого подлинника, продуманная ложь убедительнее любой правды, гипертрофированная «красотень» оставляет «настоящую красоту» за бортом. Это надо признать и этому надо следовать. Как это следал Запад, превратив себя в совокупность желанных, манких вещей. На фоне которых всё «естественное» всегда будет выглядеть уродливым, грязным, отвратительным и страшным.[182]
Ну и, кстати, практический вывод. Любому российскому режиссёру — любому, повторяю — очень не помешало бы, прежде чем ваять нетленку, попробовать себя в съёмке рекламного ролика про пельмени «Сам Самыч» или ещё что-нибудь труднополюбляемое.[183] Если он, конечно, не заведомо и заранее гениальная «кирамуратова». Да и то: интересно было бы посмотреть на муратовское решение проблемы женских прокладок.
Если взять на себя труд найти одно слово, характеризующее непростую биографию «Дневного Дозора», а также его содержание, то, после перекапывания пассивного словарного запаса, на свет Божий вылазит замечательное русское слово переделка.
Значений у этого слова два. Во-первых, чисто литературное: «переделка» — это «перипетия», то есть внезапный поворот действия, — как правило, неожиданный и неприятный для героев, которым приходится из него как-то выпутываться (то, что в быту зовётся «передрягой»).
И во-вторых, техническое значение: переделка — это изменение или исправление конструкции какой-то вещи, часто спешное и срочное. В нашем случае понадобятся оба значения.
Не буду пересказывать интригу, тем более что разные её участники излагают её по-разному. Вкратце: всё началось с книги Сергея Лукьяненко «Ночной Дозор» (впоследствии разросшейся до тетралогии — с кривым отростком в виде книжки Вохи Васильева «Лик Чёрной Пальмиры»). Начались разговоры об экранизации: вроде бы за это брался Сергей Винокуров, но не срослось, зато появился Тимур Бекмамбетов, режиссёр, более известный как рекламист (в частности, автор знаменитых роликов банка Империал). Дальше завертелось. Сначала речь шла о телепроекте — четырёхсерийнике по часу. Потом телесериал переделали в фильм непонятного формата: ходили слухи то ли о двух, то ли о трёх сериях. Дальше появилась первая серия — «Ночной Дозор». С ней тоже всё было как-то не так: кино, безусловно, цепляло, и цепляло сильно — но всё-таки производило впечатление какого-то дергающегося обрубка без головы и хвоста. Особенно раздражало отсутствие хвоста: сюжетные линии, понараздёрганные в разные стороны, торчали веником, отличные кадры перемежались невнятицей, и так далее. Эстеты сделали ножкой фигуру «фи» и предсказуемо прозвали первый фильм «Ночным позором». Те, кому фильм почему-то понравился, жались и оправдывались, всё больше ссылаясь на следующие серии, где всё объяснится и развяжется.
178
Можно сказать, что «товар» в современном смысле этого слова следует определять не как вещь или услугу, а как
179
После публикации рецензии мне посоветовали выяснить значение японского слова manko. Я поинтересовался. Ну, вполне ожидаемо. Да, вы правильно поняли.
180
Сам Бекмамбетов рассуждает на эти темы так:
Сейчас у нас в нашей жизни нет наивной фольклорной эстетики. То есть наши дома, в которых мы живем, наша мебель, на которой мы сидим, сидели много лет, наша одежда, в которую одеваются на улицах, — в Америке это давно переработано и превращено в стили, в эстетику, как джинсы, которые в моде по всему миру… И поэтому самое интересное в этом проекте для нас было посмотреть на все, что нас окружает, глазами художника, эстетически. То есть вдруг во всем увидеть красивое. Американские города не очень красивые, но для мира они красивы просто потому, что на этих улицах разыграны сцены больших фильмов с большими героями, с большими событиями. Теперь весь мир смотрит, и им нравятся эти кривые, покосившиеся домики, эти столбы, эти дороги. Просто нам нужно снимать здесь такое кино, с такими героями, с такими переворачивающимися грузовиками, и тогда эти грузовики станут модными и все случится.
181
Это работает не только на людях. Некогда проводился забавный эксперимент с волками. Волку-самцу предлагали живую волчицу и куклу волчицы, грубо сделанную, но с гипертрофированными половыми органами. Волк обычно бросался к чучелу и пытался его покрыть. Вид наивного зверя, пыхтящего над резиновой подделкой — хороший символ современной цивилизации как таковой.
182
Константин Эрнст, рассуждая о «Дневном Дозоре», высказался об этом так:
Российское мазохистское сознание отсекает все свое. У нас все серое, грязное, вонючее, страшное. Это отвратительная вещь, которая погубила миллионы людей, — артикулировать для себя окружающую реальность как не ту, черновую, не устраивающую. Перфекционистски настроенные люди говорят: я хочу жить в другом месте, жить другой жизнью и писать каллиграфическим почерком совершенные стихи. Это обрекло миллионы людей на шизуху, самоубийство или несчастную судьбу.
А «Дозоры» помогают артикулировать реальность. Люди ходят в кино, думая, что ходят развлекаться, — на самом деле они ходят за квинтэссенциями опыта. Под видом развлечения картина продает людям определенные коды поведения, которые позволяют им точнее позиционировать себя в реальности».
183
Понятное дело, на Западе приход в кино удачливых рекламистов и клипоизготовителей — вполне почтенная традиция.