Есть и более тонкое указание на этот момент. Ланцелот, отвечая на вопрос Шарлеманя, откуда он пришёл, говорит, что он пришёл «с юга». Разумеется, Ланцелот — «западный» герой. Значит, «югом» маркирован путь «с Запада на Восток», то есть — «музыкальный инструмент», «ласточки», и так далее.
Не менее важен и противоположный путь — с Востока на Запад. Им уходит из города Ланцелот — точнее, его, смертельно раненого, уносит на своей спине осёл.[210]
«Север», впрочем, маркирован дополнительно. Это не только «путь», но и определённое место, а именно — Чёрные Горы, где хранится последний важным магический предмет, упоминающийся в тексте пьесы. Это так называемая «жалобная книга».
ЛАНЦЕЛОТ: Вы знаете, что такое жалобная книга?
ЭЛЬЗА: Нет.
ЛАНЦЕЛОТ: Так знайте же. В пяти годах ходьбы отсюда, в Черных горах, есть огромная пещера. И в пещере этой лежит книга, исписанная до половины. К ней никто не прикасается, но страница за страницей прибавляется к написанным прежде, прибавляется каждый день. Кто пишет? Мир! Горы, травы, камни, деревья, реки видят, что делают люди. Им известны все преступления преступников, все несчастья страдающих напрасно. От ветки к ветке, от капли к капле, от облака к облаку доходят до пещеры в Черных горах человеческие жалобы, и книга растет. Если бы на свете не было этой книги, то деревья засохли бы от тоски, а вода стала бы горькой. Для кого пишется эта книга? Для меня.
ЭЛЬЗА: Для вас?
ЛАНЦЕЛОТ: Для нас. Для меня и немногих других. Мы внимательные, легкие люди.[211] Мы проведали, что есть такая книга, и не поленились добраться до нее. А заглянувший в эту книгу однажды не успокоится вовеки. Ах, какая это жалобная книга! На эти жалобы нельзя не ответить. И мы отвечаем.
ЭЛЬЗА: А как?
ЛАНЦЕЛОТ: Мы вмешиваемся в чужие дела. Мы помогаем тем, кому необходимо помочь. И уничтожаем тех, кого необходимо уничтожить.
Помимо очередной очевидной оппозиции «музыка — слова», мы опять сталкиваемся с важным «антисоветским» концептом. Если с Запада на Восток идёт в основном позитивная пропагандистская информация в виде «музыки» (см. выше), то информация, идущая с Востока на Запад, во-первых, имеет «текстовый» вид и, во-вторых, негативна: это информация о преступлениях советского режима. Разумеется, Шварц не мог предвидеть появления «Архипелага ГУЛАГ» или «Хроники текущих событий» — но он их, безусловно, предугадал.
И, наконец, последнее — раскладка по стихиям и сторонам света самих героев пьесы.
Ланцелот, очевидно, «водный» (в том числе и в геополитическом смысле — «атлантистский») персонаж. Этот момент постоянно (даже навязчиво) подчёркивается в пьесе — начиная с его имени, связанного с «дальним родственником» Ланцелотом Озёрным, и кончая финальной сценой в конце второго действия, когда отрубленные головы Дракона просят у Ланцелота воды.[212] В свою очередь, «огненность» Дракона столь же очевидна — хотя бы благодаря выдыхаемому пламени.
Таким образом, победа над Драконом есть не что иное, как заливание огня водой, то есть тушение пожара. В данном случае, скорее всего, имелся в виду «мировой пожар», раздутый «на горе всем буржуям» в достопамятном семнадцатом году. Разумеется, к той же стихии относятся и помощники Дракона, такие, как Бургомистр (a propos: есть основания полагать, что он рыжий, в отличие от черноволосого Генриха).
Эльза — это «русская культура», и её место, очевидно, на севере. Наконец, магические помощники Ланцелота — кот, осёл, мастера — относятся к стихии воздуха, на что прямо указывает астрологическая символика (близнецы-ткачи — это, очевидно, субститут знака Близнецов, относящегося к воздушной стихии).
…Шварц, скорее всего, не чаял увидеть крушение советского строя. В ту пору никто не мог даже и предположить, что могучий Советский Союз развалится без всякого видимого внешнего (или внутреннего) воздействия.[213] Три головы дракона (Россия, Украина, Белоруссия) как будто сами оторвались от советского тела — во всяком случае, пьянка в Беловежской Пуще только обозначила этот уже совершившийся факт. До сих пор из этого делают вывод, что СССР уничтожился «сам собой» (или, выражаясь более наукообразно, «под грузом внутренних противоречий»)…
Но внимательный читатель Шварца сказал бы иное: Советский Союз был убит невидимкой.
Как уже было отмечено, «дракон» у Шварца — это солярный символ. Таким образом, победа над Драконом — это победа над Солнцем.
Интересно отметить, что литературное произведение с таким названием существовало и было хорошо известно Шварцу. Интересно также отметить, что это была пьеса.
Речь идёт о футуристической «опере», поставленной футуристами в 1913 году третьего и пятого декабря в петербургском Луна-Парке. В подготовке оперы принимала участие элита русского футуризма: автором сценария-либретто был Крученых, пролог написал Хлебников, музыку создал Матюшин, оформил постановку Малевич.
Несколько слов о самой пьесе. В силу воинствующего антиреализма её создателей, о каком-либо связанном «содержании» говорить здесь не приходится. Действие представляет собой вереницу не связанных друг с другом эпизодов, чередование которых призвано, скорее, ошеломлять и шокировать зрителя, нежели что-то ему сообщить. Надо сказать, что это вполне удалось. Абсурдный текст, фантасмагорические декорации и костюмы, прожектора, музыка[214] — всё это произвело сильнейшее впечатление на современников. Собственно говоря, постановка «Победы над Солнцем» была звёздным часом русского футуризма,[215] его акме — за которым, впрочем, последовала короткая, но интересная эпоха творческой зрелости и распада движения. Тем не менее, идеология и эстетика футуризма ещё долго оставались востребованы — вплоть до той поры, когда её остатки были экспроприированы сталинским «социалистическим реализмом» и использованы для его нужд.
Следует отметить, что связь между футуризмом и соцреализмом (причём в наиболее одиозных его проявлениях) гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. В частности, практически вся эстетика производства (тема «заводов и фабрик», «рабочего труда» и прочих «железных коней, идущих на смену крестьянской лошадке») является по своему происхождению чисто футуристической. Так, практически все соцреалистические приёмы описания технических объектов являются развитием (иногда, впрочем, и деградацией) соответствующих приёмов футуристов. «Производственный роман» — это всего лишь дальний (и довольно бедный) родственник футуристических славословий Технике. Из того же источника была заимствована тематика «борьбы с мещанством», «покорения природы», и многое, многое другое.[216]
Всё это, впрочем, могло бы стать темой отдельного исследования. Для нас важно лишь то, что сам Евгений Шварц, как и большинство людей его круга, во-первых, вполне осознавали эту связь и, во-вторых, резко отрицательно относились к обоим явлениям — как к соцреализму, так и к футуризму. Последнему инкриминировались и политические претензии: в своё время большинство футуристов горячо поддержало большевистскую революцию. Их дальнейшая судьба (как правило, печальная) нисколько не снимала с них этой вины.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что «Дракон» содержит в себе, помимо всего прочего, весьма едкую антифутуристическую сатиру. Я имею в виду образ Бургомистра, номинального хозяина города во время владычества Дракона, и его реального владыку в последующий период.
Здесь важно обратить внимание на два момента. До гибели Дракона бургомистр — «мнимый больной»: он выдаёт себя за сумасшедшего, не будучи таковым. Время от времени он устраивает сцены вроде вот этой:
БУРГОМИСТР: Прежде всего, будьте добры, говорите потише, по возможности без жестов, двигайтесь мягко и не смотрите мне в глаза.
210
Очевидная солярная символика (путь на Запад — это всегда ещё и «закат») здесь осложнена образом победы над Драконом-Солнцем (об этом см. ниже).
212
Здесь можно ещё упомянуть о сцене с отравленным ножом, который Эльза бросает в колодец, а также некоторые другие детали.
213
Кроме, может быть, мистика и духовица Даниила Андреева, который уже тогда писал о том, что западные державы приняли решение уничтожить СССР без всякой войны и что это произойдёт до начала наступления нового тысячелетия.
214
«Музыкальное сопровождение Матюшина опиралось на его четвертитоновую теорию. В музыке щедро использовались диссонансные аккорды, извлекаемые из расстроенного рояля; звуковую заумную какофонию усугублял хор студентов, поющий невпопад где намеренно, а где случайно. Спектакли, предназначенные взорвать пошлость общественного вкуса, нацелены были прежде всего на вселенский скандал — и публика незамедлительно откликнулась на художническую провокацию. Зрители в переполненном зале, неведомо для них самих, включались в представление как своеобразные со-творцы».
215
С либретто оперы можно ознакомиться, например, по изданию: «Поэзия русского футуризма», СПб., 1999.
216
Именно это обстоятельство позволило целому ряду талантливых авторов влиться в начинающийся «соцреализм», — начиная от позднего Маяковского и кончая Заболоцким среднего периода (см., наприер, «Торжество Земледелия», чисто футуристическую поэму, в которой, однако, фигурируют абсолютно все знаковые элементы соцреалистической «сельской прозы» — в том числе пресловутый трактор, а также козни «кулаков» и последующее «раскулачивание»).