Это Эдуард Гаврилович понимал прекрасно и поэтому старался изо всех сил.
— Слушай, Гаврилыч, — наставлял за кулисами клуба Эдуард. — Говорят, этот самый Велихан терпеть не может матерщины. Смотри не ляпни при нем чего-нибудь такое… из своего обычного репертуара. А то…
— Не ляпну, — обещал Гаврилыч. — Да и ты смотри… Говорят, у этого Велихана есть еще один пунктик— он любит, чтобы его называли обязательно по имени и отчеству, да чтобы имя и отчество без запинки выговаривали. А тех, кто выговорить не сможет, без разговоров самолично подвергает этим… как их…
— Репрессиям?
— Во-во… Репрессиям.
— Ну, не беспокойся, — оказал Эдуард. — Имя и отчество его я выучил давно. Хоть среди ночи меня разбуди, я сразу тебе выдам — скороговоркой. За меня, повторяю, не беспокойся. За себя беспокойся. Помни, что Велихан совершенно не выносит мата. Короче говоря, Гаврилыч, фильтруй базар!
— Заметано, — сказал Гаврилыч и посмотрел в через дырочку в кулисах на зрительный зал. — Во! — свистящим шепотом вскинулся он вдруг. — Ифриты из охраны Велихана по местам рассаживаются! Сейчас он сам появится! Пошли встречать.
Инспектор Велихан Сагибханович Истунбергерман — громадного роста ифрит-мутант с зеленой кожей и тремя головами — величественно проследовал в зал. Эдуард Гаврилыч мухой слетел со сцены, на полусогнутых нижних конечностях поскользил к Велихану, но инспектор, несмотря на наличие сразу трех голов, его не заметил. Эдуард обескураженно посмотрел на Гаврилыча, Гаврилыч обескураженно посмотрел на Эдуарда.
— Ладно, — после некоторого раздумья решил Эдуард. — Потом представимся. Сейчас главное — чтобы наши артисты не облажались. Подавай сигнал к началу первого действия, а то как бы Велихан не заскучал. Давай!
Гаврилыч засунул в рот пять грязных пальцев и оглушительно свистнул. Тотчас в зале погас свет, а сцена ярко осветилась тремя разноцветными софитами. Из-за кулис вышел мускулистый мужчина в драных американских джинсах и с потрепанной повязкой на курчавой голове. В руках у мужчины был большой лук, а за спиной — колчан со стрелами.
— Рембо пошел, — зашипел Гаврилыч на ухо Эдуарду. — Сейчас по мишени стрелять будет. Ой, хоть бы Велихану понравилось. Хоть бы Рембо не облажался!
Но Рембо не облажался. С порядочного расстояния уловил двадцать пять стрел — все содержимое колчана — в Мишень, точно, как говорится, в яблочко. Очень довольный собой Эдуард Гаврилыч аплодировал так, что едва не отшиб себе ладони. Эдуард даже крикнул:
— Браво! — а Гаврилыч одобрительно прорычал:
— Молоток! Проникся серьезностью ситуации!
Может быть, Рембо и действительно, как утверждал Гаврилыч, проникся серьезностью ситуации, а может быть, профессиональная гордость заядлого вояки взыграла в нем — все может быть, но скорее всего такую поразительную точность в стрельбе Рембо показал из-за того, что в качестве мишени изобретательный Эдуард использовал вьетнамского народного героя Чхн Уама, связанного по рукам и ногам. Рот Чхи Уама был накрепко заткнут кляпом, поэтому он был лишен возможности ругаться, зато свирепо вращал глазами при каждом попадании стрелы в цель — и это так разозлило Рембо, что, расстреляв весь свой боезапас, он швырнул в Чхи Уама луком, выворотил тяжеленный софит и совсем было вознамерился превратить несчастного вьетнамца в лепешку — но Эдуард Гаврилович вовремя выскочил на сцену и за шиворот уволок упирающегося Рембо за кулисы.
Дальше все шло более или менее гладко. Правда, во втором действии Д'Артаньян, исполняя танец с саблями, нечаянно срубил голову сидящему в первом ряду ифриту из свиты Велихана — и на мгновение в зале повисла неловкая тишина, которую громким смехом нарушил сам Велихан, видимо, решивший, что случившееся — часть программы. Эдуард Гаврилыч, снова выскочивший на сцену, попытался было под шумок увести Д'Артаньяна, но тот принялся упираться и орать:
Есть в гра-афском парке черный пру-у-уд!
Там лили-и-и-и цвету-у-ут…
— потому что оказался безобразно пьяным.
Гаврилыч, рассвирепев, так саданул мушкетера в челюсть, что тот вылетел за сцену со скоростью покинувшего атмосферу космического корабля — и, приземлившись за кулисами, снова загорланил:
Опять скрипит потертое седло-о-о…
— А теперь, уважаемые зрители, — поспешил объявить запыхавшийся Эдуард. — Сводный хор героев рок-н-ролла продолжит праздничный концерт.
На сцену выползла длинная вереница пышно и причудливо разодетых людей вполне концертной наружности — и перестроилась в несколько шеренг. Герои рок-н-ролла обладали различными артистическими манерами, голосами и репертуарами, но амбиции у всех были примерно одинаковые — так и получилось, что хор исполнял одновременно несколько песен. Какофония получилась ужасная, поэтому Велихан был очень доволен.
По задумке Эдуарда Гаврилыча, хоровым пением программа праздника и заканчивалась. Эдуард Гаврилыч приподнялся, чтобы включить в зале свет, щелкнул выключателем, но свет отчего-то не включался.
— Катастрофа! — прошептал Эдуард. — Пробки вылетели.
— Какие пробки! — зашипел в ответ Гаврилыч. — Софиты-то светят!
Однако и софиты скоро погасли — один за другим. Свита Велихана зароптала, но сам инспектор, очевидно, решив, что его ждет еще коронный номер программы, зычным голосом водворил порядок.
Наступила тишина, во время которой отчетливо было слышно, как судорожно сглотнул Эдуард и неразборчиво заматерился забывший о своем обещании Гаврилыч.
Наконец на сцене что-то грохнуло, и по залу поплыли полосы разноцветного дыма. Эдуард и Гаврилыч затаили Дыхание, хотя и так могли не дышать, поскольку были мертвыми.
— Я тьма, упавшая на город, — полетел со сцены могильный голос. — Я адский пес, преследующий вас в кромешной мгле. Я звенящий удар смертельного кинжала…
— Что это такое? — спросил Гаврилыча Эдуард, когда на сцене в клубах разноцветного тумана возникла невысокая фигурка, закутанная в какую-то темную ткань. — Что это за хрень?
— Не знаю, — простонал Эдуард, — в программе этого не было!
— Я сейчас…
Гаврилыч сделал движение, чтобы поднять собственное тело с кресла, но Эдуард неожиданно этому воспротивился. Минуту Эдуард Гаврилыч боролся с самим собой, в результате победила дружба — массивное туловище ифрита-участкового оторвалось-таки от кресла, но замерло в неудобной позе — руки вцепились в подлокотники, одна нога прочно упиралась в пол, а вторая зависла в воздухе.
— Что ты делаешь? — захрипел Гаврилыч. — Зачем противишься? Пойдем стащим этого хмыря со сцены и наваляем ему, чтобы праздник, паскуда, не портил…
— И не вздумай, — прозвучал в ответ натужный голос Эдуарда. — Хочешь вообще все наши старания перечеркнуть? Поднимем шум, Велихан распсихуется, и нас… на пенсию.
— Он нас скорее на пенсию отправит, если поймет, что на сцену прокрался какой-то мудак, который… Может быть, он хочет навредить Велихану? Кто там на сцене? Ты знаешь?
— Не знаю, — ответил Эдуард. — Но говорит складно. Велихан пока не беспокоится — думает, что это номер, который есть в программе праздника. Сядь… Не противься — давай сядем в кресло, а то на нас уже смотрят…
И правда — несколько ифритов из свиты инспектора Велихана обернулись назад и с удивлением рассматривали покачивающегося над креслом двухголового участкового, препирающегося с самим собой.
Гаврилыч тяжело вздохнул и дал усадить себя в кресло.
— Вот и прекрасно, — проговорил Эдуард, хотя ничего прекрасного в создавшейся ситуации не видел. — Сидим смотрим… Может, пронесет.
— Я — смертный страх, преследующий неправедных, — раздалось со сцены, и вдруг наступила тишина — полосы света утонули, мрак, сползший со сцены, полностью окутал зал, и когда стал подниматься в зале недоуменный ропот, яркая вспышка ослепила всех, и закутанная в темную ткань фигурка прокричала: