Наконец часам к трем ночи Георгий Петрович понял, что скорее всего уснуть сегодняшней ночью ему так и не удастся.
Кряхтя, он поднялся с кровати и, шаркая босыми ногами по холодному линолеуму, прошел на кухню, включил там свет, закрыв предварительно за собой дверь поплотнее.
Там — на кухне, — рассеянно глядя на разбегавшихся по стенам тараканов, Георгий Петрович снова закурил, но так и просидел с дымящейся сигаретой, ни разу не затянувшись, пока не заставил его очнуться от оцепенения серый столбик невесомого пепла, упавший с кончика сигареты на его голую коленку.
Георгий Петрович выругался, швырнул окурок в раковину и поднялся, чтобы включить маленький стоящий на холодильнике телевизор.
Работал только один канал, по которому передавали яркое шоу, где под вкрадчивую музыку извивались вокруг сверкающего застывшей змеей столба девушки, постепенно освобождаясь от скудных лоскутов, покрывающих их, вне всякого сомнения, прекрасные тела — и обнажая такие места, которые вообще-то обнажать не принято.
Этот-то канал и стал смотреть Георгий Петрович. И несмотря на то что был взвинчен настолько, что не мог заснуть, увлекся — и даже не заметил, как дверь на кухню открылась, и перед Георгием Петровичем, заслонив собой экран телевизора, появилась супруга Нина.
Растерявшись от неожиданности, Георгий Петрович вздрогнул и заморгал.
— Ну и как это называется? — зловеще осведомилась Нина, уперев мускулистые руки в массивные бока — перед тем как выйти замуж на Георгия Петровича, тогда подающего надежды комсорга, Нина, несмотря на свое псевдодворянское происхождение, довольно длительное время работала крановщицей на стройке.
— Ни один канал больше не показывал, — сглотнув, пояснил Георгий Петрович, — вот я и… А что такого, вообще? Для того и показывают, чтобы смотрели…
— Старый хрен, а туда же, — процедила Нина, в минуты личных и семейных катаклизмов враз забывавшая о своих именитых предках, — и выдернула вилку из розетки, отчего экран маленького телевизора вздрогнул и покрылся серым снегом. — Ну-ка пошли спать. Тебе завтра надо хлопотать насчет экстрасенсов, а ты полуночничаешь тут…
Георгий Петрович вздохнул и уже приподнял свою дряблую коммунистическую задницу со стула, но что-то подкосило его, и он снова шлепнулся на мягкое сиденье.
Теперь и Нина присмотрелась к своему мужу и поняла, неладное с ним творится. Вовсе не сластолюбие, характерное для престарелых работников органов, заставило его подняться ночью от теплого и толстого бока спящей жены и Уединиться на кухне для просмотра эротического тележурнала. Ей и самой было до сих пор не по себе. Да и кто тут будет соблюдать спокойствие в ночь после того, как в квартире прорвало сразу две трубы и канализацию. Конечно, теперь, когда первая волна потрясения уже схлынула, а вонючие подтеки на обоях и линолеуме подсохли, происшествие из ранга потустороннего перешло в ранг обыденный. В самом деле — что тут такого странного? Дом старый, сантехника ни к черту…
— Дом старый, сантехника ни к черту, — проговорила Нина и, подоткнув полы халата, присела рядом с мужем — на второй стул. — Мы, наверное, зря переживали. И идею с
экстрасенсом, который избавил бы нас от барабашки, я зря выдвинула. Просто трубы прорвало — чего тут такого? Я понимаю, что ты волнуешься. Мне и самой неспокойно. Степочка-то неизвестно, погиб где-то или еще живой, а мы уже в его квартиру переехали, будто заживо его похоронили..
Георгий Петрович поморщился.
Он вдруг понял, что именно не давало ему уснуть. Не испытанное никогда чувство, поселившись в его партийной голове, теперь разыгралось вовсю. Чувство называлось совесть, хотя Георгий Петрович об этом не догадывался, до недавнего момента приписывая бессонницу пережитому волнению.
— Экстрасенс, — проворчал он, закуривая новую сигарету. — Я сразу сказал, что ерунда эта твоя идея.
— Про барабашку ты первый заговорил, — напомнила Нина.
— А ты про наказание с небес плела! — огрызнулся Георгий Петрович. — Тоже не лучше. Ну ладно, понервничали мы и хватит. Трубы прорвало — с кем не бывает. Обыкновенное дело…
— Обыкновенное дело, — вздохнула Нина. — А чего же ты не спишь в таком случае?
Георгию Петровичу вдруг пришли на ум какие-то дикие слова: «покаяние», «раскаяние», «нравственность», «любовь к ближним»… Он помотал головой и подумал: «Надо меньше телевизор смотреть…» А вслух проговорил:
— Ну, так что же мы решили?
— А ничего не решили, — сказала мудрая Нина. — Экстрасенса звать мы не будем. Трубы прорвало… Ерунда. Только вот… может, в церковь сходим? Или священника вызовем, чтобы он квартиру освятил?
Георгий Петрович побагровел.
— Какого еще священника?! — прохрипел он. — Опять у тебя начались задвиги дворянские. Скажи еще — свечку ставить за исчезнувшего Степана или службы служить… Не допущу я, чтобы тут какой-нибудь беспартийный поп прыгал с этим… с как его…
— Кадилом, — печально подсказала Нина.
— Во-во… Не попа надо вызывать, а сантехника из коммерческой фирмы, — подытожил Георгий Петрович, довольный тем, что трезвый разговор с супругой почти прогнал наслаивающуюся в мозгах потустороннюю муть. Какая-то мыслишка о том, что свечку как раз неплохо было бы Степану поставить, еще копалась на самом дне сознания Георгия Петровича, но он решительно нахмурился, как в былые грозовые дни, сидючи в своем рабочем кабинете, и прихлопнул мыслишку, как надоедливую мошку.
— И все, — сказал он сам себе. — И все! — крикнул он, нарушая ночную тишину квартиры и разгоняя остатки неприятного чувства, не дававшего ему спать.
Степан Михайлович Турусов, подуставший от дневных трудов, поджав под себя лапки и склонив набок хохлатую головку, прикорнул на родной стеклянной кухонной люстре. Дикий крик Георгия Петровича разбудил и испугал его. Проснувшись, Степан Михайлович первым делом ощутил себя сидящим под самым потолком и от неожиданности едва не свалился вниз.
Вовремя восстановив равновесие взмахом крыльев, Степан Михайлович огляделся и увидел сидящих за столом подлых оккупантов. Потом перевел взгляд на часы, показывающие половину четвертого ночи, и злобно усмехнулся:
— Не спится, гады?
На восклицание его оккупанты никак не отреагировали по той самой причине, что никакого восклицания слышать Не могли. Как только Степан Михайлович догадался, что его пробуждение для Георгия Петровича и Нины прошло бесследно, он решил устранить это досадное недоразумение и, соскользнув с люстры, спикировал на кухонный шкафчик, откуда в последовательном порядке смахнул на пол две тарелки, две чайные чашки и стеклянную бутылку постного масла. Собственную вазу в виде извивающихся друг вокруг друга дриад он пожалел, зато с удовольствием отправил в последнее путешествие фамильную хрустальную салатницу Георгия Петровича, которую Нина еще вчера на шкафчик водрузила.
— Мама! — взвизгнула Нина, подскочив при виде разлетающихся по полу осколков.
— Аи! — крикнул басом Георгий Петрович и тоже вскочил.
Степан Михайлович, горланя торжествующую песню, описал вокруг люстры круг победы и на минуту притих, с интересом наблюдая за смятением в рядах противника.
Георгий Петрович и Нина тем временем стояли, не смея пошевелиться, разведя в стороны руки, и растерянно смотрели друг на друга.
— А ты говорила — не надо экстрасенса, — шепотом произнес Георгий Петрович.
— Это ты говорил — не надо экстрасенса, — тоже шепотом ответила ему Нина. — Хотя… может быть, все это только случайность. Посуда упала со шкафчика… Наверное, это от того, что шкафчик покосился…
Георгий Петрович с сомнением посмотрел на ровно висящий шкафчик, потом перевел взгляд на осколки под ногами и промямлил:
— Может быть, это и случайность.
Чтобы доказать ненавистным родственникам, что все происходящее к случайности не имеет ни малейшего отношения, Степан Михайлович снова взвился под потолок и тут же развил бурную деятельность, последствиями которой были: опрокинутый стул, рассыпанная по столу соль, сдернутая занавеска и вывернутый моечный кран.