Флоренц побежал вперёд, мимо лежащих, по усеянной осколками брусчатке. Вертелся растерянно. Сзади окликнули, но это потом, а сейчас надо найти помост и Эриха.
Но… как же так? Вот статуя Хранительницы, почерневшая до середины. Здесь он стоял! А теперь лишь пустота, чернота и площадной камень выворочен до земли.
— Эрих! — закричал мальчишка, кружась. — Эрих!
Здесь, у статуи, и тел не было, точно все разом решили прыгнуть, как жаба, в стороны. Но уже подходили уцелевшие, оглядывались в страхе. Кто-то стонал, выл, кого-то подняли и несли.
— А я говорю, Хранительница! — ворвалось в уши визгливое. — Как поглядела она на злодеяния эти, так и заплакала. Я видела сама, как с неба падали её слёзы. А потом она гнев свой явила и злодеев изничтожила!
— Да какие слёзы, то лодка купол разбила, — возразили без особой уверенности. — Стекло сыпалось.
— А как, по-твоему, уродов огнём убило?
— Ну, то, может, уже и Хранительница…
Но калеки погибли не все. Они тоже потянулись боязливо к статуе, оглядывая тела в поисках собратьев. А за ними пошли и горожане, разгневанные, недобрые. Только Гундольфа нигде не было видно, и Эриха тоже.
Зато мальчишка увидел Кори.
Она шла, почти бежала от дворца, озираясь. Увидела что-то на земле и в два счёта оказалась рядом, упала на колени.
Флоренц побежал что есть мочи. Может, там Гундольф?
Но это была Леона. Она лежала вниз лицом на крыле, подвёрнутом неловко, распластав второе. Казалось, пострадали только крылья, измочаленные и обгоревшие, но когда Кори бережно перевернула Леону, мальчишка увидел, что крылатая ранена щепами. Изо рта её текла кровь.
— Не шевелись, — прошептала Кори со слезами. — Всё будет хорошо. Рафаэль вылечит тебя, он сможет, он всё сможет… Рафаэль! Рафаэль, пожалуйста, где ты?
Подошёл ещё человек. Лицо в саже, всклокоченный, но Флоренц узнал Хенрика.
— Ржавый, — прошептала Леона, медленно переводя взгляд. — И Сиджи. Кори…
— Прошу, молчи, не трать силы, — взмолилась Кори. — Дождёмся Рафаэля. Он исправит, он всё исправит…
— Кори, — повторила крылатая, не отрывая от неё взгляда. — А у меня есть… крылья. Я улечу…
Она слабо шевельнула руками и затихла.
— Леона! — вскричала Кори, обхватывая ладонями неподвижное лицо, пачкаясь в крови. — Не нужно! Нет, пожалуйста!
— Улетела она, — сказал кто-то рядом.
Кори закричала, будто не в силах была выразить эту боль словами. Она недолго сидела, покачиваясь, а потом поднялась медленно, подхватив Леону на руки.
— Вот, Раздолье, твоё дитя! — воскликнула она со слезами, обращаясь к ним всем — тем, кто стоял рядом и поодаль, кто подходил, кто перевязывал раненых. — Вот оно, нежеланное дитя, брошенное на Свалку! Не знавшее матери, не знавшее любви! Где она, её мать? Я хочу посмотреть ей в глаза! Кто её отец? Вы живёте здесь, живёте спокойно и знать не хотите — так знайте, вот она, ваша дочь!
Люди умолкли, прислушиваясь.
— Надеетесь, может, что дети Свалки умирают быстро и не страдают? Ну уж нет, она хлебнула сполна. Жажда, голод, притеснения! Те, кто сильнее, распоряжались её жизнью и телом без спроса. Её бросали и предавали, а она хотела только, чтобы её любили! Только этого!.. Такая малость!..
Подошёл Конрад, что-то сказал мягко, подхватил тело Леоны, но Кори не отпускала.
— Этот город посеял кровь и боль! — закричала она. — Ничего удивительного, что посевы дали всходы. Хватит закрывать глаза! Хватит зажимать уши! Довольно, Раздолье, опомнись! Как можно спокойно жить, когда вон там — рукой подать, отсюда видно — мучаются люди? Да, люди, а не уроды, и у нас есть душа, а хотите в чём-то обвинить, так сами отправьтесь на Свалку и поживите хотя бы с десяток дней. Только тогда у вас будет право говорить, что с нами что-то не так, только тогда! Но если вы там окажетесь, то поймёте, что это вы сами бездушные!
Мгла рассеялась, вышло солнце и играло сотнями радуг в уцелевших стёклах купола. Это было почти красиво, если только не глядеть на чёрную развороченную площадь и не слышать стонов раненых.
Конрад всё-таки забрал тело бережно, а Кори потянул к себе Гундольф и обнял, обхватил руками, будто хотел укрыть от всех. Когда он успел подойти, мальчишка и не заметил.
Рядом был и Джо. Даже неловко было тревожить Гундольфа, да и всех их, но Джо поглядел на Флоренца — чуть насмешливо, как обычно, и чуточку печально, и тот осмелился.
— Мне Эриха найти бы. Поможешь?
Улыбка в тёмном взгляде пропала, осталась одна печаль.
— Эх, брат, — хлопнул Джо по плечу. — Мне жаль.
Так сказал, что ясно стало: искать бесполезно. И мир вокруг смазался, раздробился, и голоса поплыли. Осталась только крепкая рука, похлопывающая по спине, и твёрдая грудь, обтянутая пропылённой рубахой, пахнущей гарью.