Кори погладила каждую зелёную ладошку, прижалась щекой. Упала на колени, и пришли слёзы.
— Так я и знал, — с досадой сказал Гундольф, опускаясь рядом. — Этим всегда и кончается. Иди сюда, ну.
Кори плакала, положив голову ему на плечо. От слёз не становилось легче.
— Можно было что-то сделать, — всхлипнула она. — Можно, чтобы иначе…
— Что уж теперь-то. Видишь, мы и посейчас не знаем, как ещё было выкрутиться. Да и думаешь, угомонилась бы твоя подружка, смогла бы мирно жить? Она уже очень давно выбрала не ту развилку на пути, оттуда не вернуться.
— Это я виновата. Предала её, бросила — столько раз предавала, что Леона стала такой. Она больше не могла верить миру, от людей только зла ждала…
— Много ты на себя берёшь, вот что я скажу. Ты сделала всё, что можно, и даже больше, девочка моя. Вы с одной Свалки вышли, каждая получила выбор, каждая его сделала.
— Но Леона…
— Да, да. Скажешь, винтиков у неё в голове не хватало? А я вот так не думаю. Перетянуть добрую сотню людей на свою сторону, настроить почти всех против Рафаэля, за его спиной такое провернуть — да подобное и мне не под силу.
Посидели ещё, помолчали.
В чём-то Гундольф был прав. Но отчего же тогда так грызла вина?
За спиной раздался скрип. В дверь боком прошёл Флоренц, обнимая потемневший котелок двумя руками.
— А, проснулись уже? — бодро сказал он. — Эмма сказала похлёбку вам отнести.
Мальчишка прошёл к столу, водрузил котелок. По-хозяйски погремел на полке, расставил миски, разложил ложки. Ему такое было не впервой.
— Ну, идём, подкрепимся, — сказал Гундольф. Провёл Кори к столу, усадил в углу.
Мог бы, с ложечки кормил, наверное. Хотя память рисовала смутные картины, что когда-то так оно и было. Сейчас просто следил, чтобы ела вовремя. Мыл, причёсывал и ни на минуту не выпускал из виду. А если и выпускал, оставлял кого-то вместо себя. Кори иногда казалось, она задыхается.
Гундольф наполнил её миску, придвинул ложку. Кори сидела боком к столу, прислонившись к стене, и ковыряла раму окна. Лучше бы её никто не спасал, когда Хаган сбросил в море.
— Ешь давай, — скомандовал Гундольф. — Или помочь?
Сам он уже выскребал со дна остатки. Кори неохотно взяла ложку в левую руку, зачерпнула похлёбку, глотнула, не чувствуя вкус.
— Так, я всё, — обратился Гундольф к мальчишке, который тоже сел за стол. — Побегу, а то эти, что лодку чинят, меня уж заждались, я думаю. Кори, доешь всё, хорошо? Я скоро вернусь.
— Миску оставь, я почищу, — сказал Флоренц с набитым ртом. — И ты не опоздал, я видел по пути, там Симен только пока.
Гундольф кивнул и ушёл, и Кори отвернулась от похлёбки. Море пенилось и казалось обманчиво близким, но голос его сюда не долетал. Только ветер.
— Ты ешь, — строгим голосом сказал мальчишка. — Вот доешь, и гляди тогда на море сколько влезет. Это с крабами похлёбка, я сам наловил. Во-от такущий краб попался!
Кори поглядела. Если Флоренц не врал, краб оказался больше котелка, почти со стол размером. Потом хлебнула ещё — что делать, раз мальчишка старался.
— И не один, — продолжил Флоренц. — Я целую корзину их набрал, все здоровенные!
Любопытно, где же он взял корзину таких размеров. Но Кори о том промолчала.
— Ну, доедай, — скомандовал мальчишка, приложил свою миску к губам и допил остатки. — Живее, и пойдём, я покажу, где ловил крабов. Море сегодня, правда, неспокойное, но вдруг повезёт, и ещё краба увидим.
Кори доела кое-как. Флоренц к тому времени уже оттёр песком и ополоснул две миски, живо справился с третьей, и они вышли из дома.
— А можем и поглядеть, как лодку чинят, — предложил мальчишка. — Или к Эмме зайдём — хочешь к Эмме? А хочешь, поглядим, какие фонари Стефан нацепил на жабу, пока он в отъезде? Разожжём…
Кори молча брела, не зная куда. Ей было всё равно.
— Кори, а давай в другую сторону? — дёрнул за рукав Флоренц. — Гляди, что это вон там? Во-он за тем домом…
Его нехитрая уловка не могла обмануть. Дело было в том, что на дороге показался Дедуля, как местные прозвали старого безумца, а Гундольф настрого запрещал ему подходить к Кори. Но Дедуле ничего не втолкуешь, а Кори устала, что её оберегают без конца.
— Ребятишки! — обрадовался старик, тряся головой. — Всё бегаете?
Теперь он был умыт начисто, и волосы белели, как морская пена, тщательно промытые Эммой и подстриженные Ткачихой. После уговоров Дедулю приучили к рубахе, а от ботинок он отказался наотрез, хотя то и дело плакался, что они пропали.