И мы работали, около года еще. Я открою чемодан: мать моя, сколько денег-то! А тратить их было негде, в Харьков для этого надо ехать.
После того как «отдел кадров» уехал, мы с подружками написали родным по письму, чтобы те выслали вызов домой, будто кто-то заболел, умер ли. И нам пришли телеграммы, у меня мать была «при смерти».
Дали мне паспорт, корочку эту, я смотрю на нее: Господи родимый, как он нам дорого обошелся!
Мы получили расчет и уволились. Валя поехала к брату в Архангельск, Мария – в Москву. А я поехала в Орехо-Зуево, к сестре Любе. У нее был там свой дом.
Все мои деньги они и потратили, да как потратили – пропили! Я у нее жила и все стеснялась просить, чтобы она меня прописала. Как мне на работу-то устроиться? А они каждый вечер пляшут, поют, на гулянку все соседи приходят. Я думаю: как хорошо живут-то!
Сказала Любе: ты пропишешь меня? Она: посмотрим. А когда в следующий раз подошла, та и сказала: нет, не пропишу, ты будешь замуж выходить, часть потребуешь. А у меня уже через три дня месяц кончается!
И вот я открыла чемодан-то… А там денег было – за год, да еще отпускные! Гора, я их рядами плотными укладывала. Так я ведь, когда приехала, ей показала и сказала: смотри, Люба, мне сколько денег дали, что с ними делать-то, куда применить? У нее глаза раскрылись, загорелись!
Ну вот, открыла я чемодан паспорт взять – а там денег нету, полсотни только лежит! Я вся обомлела: о, обокрали меня! Такая была неразвитая, мне даже, Марина, неудобно перед тобой… Но ведь родная сестра, я ей верила. Правда, она всегда была жадная, хваткая, домой приезжала и по фляге меду у родителей забирала. А в фляге сорок литров, сорок! Она его на продажу забирала. А ведь там в колхозе ничего особо-то и не было, мы очень бедно жили, а нужд сколько!
Я на нее: а где деньги? А-а-а-а, вот на какие деньги вся улица у вас гуляла… А мне за три дня надо прописаться и на работу устроиться! Мать моя, с кем посоветоваться? Соседи – все тут пили, ей передадут.
Через Орехо-Зуево протекает река. Мы жили в Зуево, а в Орехово все цеха – прядильный, ткацкий. Там гудок гудит, значит, день кончается. Пошла туда, села, думаю: куда люди пойдут, туда и я. После гудка вышли люди толпой и пошли к вокзалу. Стоит электричка, и они все в электричку. Я заметила: две женщины, как будто сестры. И с ними рядом села. Помню – конечная станция Петушки. Они вышли, и я за ними. Станцию прошли – я за ними. Они поглядели на меня: а что ты, девушка, за нами идешь-то? Я все им и рассказала, так и так.
Они говорят: мы на окраине Петушков живем и прописаны, в Орехове работаем, на электричке ездим. Вон тропиночка по лесу, с километр пройдешь – первый дом, как церква или старинный дом, стоит, весь с узорами, там бабушка живет. Она всех прописывает за 50 рублей.
А я чемодан с собой взяла, здесь уже часы наручные купила, а еще в Харькове – два габардиновых костюма: один коричневый с маками, другой темно-синий.
Вот я пришла: и правда, дом стоит, как храм. Бабушка вышла, пересекла и – плесь помои на дорогу! Она дверь открывать, а я за ней. Она мне: а ты куда? Я говорю: к вам. А ты кто такая? Пойдемте, расскажу. И все рассказала. Вы, говорю, бабушка, как мать, должны мне поверить, я не вру, никогда этим не занималась. И про тех девушек, что к ней отправили, тоже сказала. Бабушка мне: я не знаю, как тебя звать, может, тебя кто подучил. А потом говорит: а если не пропишу? А если не пропишете, говорю, то мне терять нечего, я на вашем крыльце удавлюсь! Она горбатенька была, так прямо встала: о, говорит, какие новости! А я ей: ну мне надо, понимаете, надо! Вот вам чемодан, только паспорт возьму, тут часы, два габардиновых костюма в залог, я вам деньги потом принесу.
Она взяла и говорит: пойдем в сельсовет тебя прописывать. Только заходим, а там секретарь сельсовета: о, бабушка опять племянницу пришла прописывать. Посмотрела в бумаги: седьмая, говорит, племянница! Ты, поди, и не знаешь, как племянницу звать? Я и представилась.
Прописалась, пришла в отдел кадров на ткацкую фабрику, и меня приняли ученицей ткачихи. Ткачиху мне дали медалистку – Лиду, показали станок. И как раз обед был. Лида мне и говорит: иди очередь в столовую занимай, час дается на обед, но все от метра работают и на ходу едят, чтоб побольше заработать. Я пришла, очередь большая, спрашиваю: кто крайний? Поворачивается, а это Люба моя! Она обомлела, раскраснелась вся: ой, сестрица, а как ты сюда попала? Я говорю: молча. И как тебе не стыдно? Ну ладно, говорю, тебя Бог накажет все равно, не будешь плясать всю жизнь. И правда, пятнадцать лет она была прикована к постели, соседи ребятишек в интернат определили, муж пил, а потом по пьянке отморозил пальцы, их все ампутировали, с двумя культями ходил.