Я вышла на работу, а где жить-то? Ну, у Любы стала жить покамест. Она говорит: вот будет у тебя получка… Я: да какая получка – ученические! Ну, ученические, говорит, так чтобы был мужу четок водки, дочке – килограмм зефиру, а мне – килограмм «Ласточки». Ладно, говорю, хорошо вы живете… А у самих в огороде ничего не растет! Одна грядка с луком, остальное – осока. Земелечка божья пропадает…
Вот живу. Познакомилась с двумя девочками, они пришли меня в кино звать, а у меня денег лишних нет. Те удивились: так вчера же получка была? А я все на покупки для Любы потратила, там что тратить-то было – ученические? Совсем мало осталось, а еще месяц жить.
Через день опять приходят. Лена, говорят, а ты не расстраивайся! Нас четыре девчонки, мы занимаем комнатку у бабушки. У бабушки двадцать соток огорода, мы его поливаем, садим картошку, капусту, всё-всё. И она нас бесплатно кормит: и первое, и второе, и третье… И ничего за комнату не платим. Мы бабушке про тебя рассказали, и она сказала, мол, если кто из вас будет вдвоем с ней на одной койке спать, то приводите.
Люба стоит, как ворона, руки опустила. Ой, неужели, да что это, бабушка – вот такая, что ли? И пальцем у виска крутит. Я ей говорю: да, наверное, дура. И ушла. Меня девочки забрали. И бабушка так передо мной плакала: надо же, родная сестра!
Я в Орехо-Зуево не помню, сколько проработала, тоже, наверное, с год или полтора. А потом деньги сменились. Был 1961-й год. Мы с девчонками поехали в Москву – на метро покататься, мороженого поесть. И в метро по лестнице поднимались: стоят две женщины, а другая им рассказывает: ой, да как там хорошо! Везде асфальт, женщин – единицы, всё больше мужчины, общежития стоят пустые, а как поженятся – так сразу молодым ключи от квартиры дают. А какие деньги там зарабатывают! Мы с девчонками обалдели, сразу их догнали и спросили: а где это так? Это, говорит, в Сибири город Н.
Мы пошли на вокзал, там карта, стрелочки нарисованы, расстояние пальцами померили: о, так это рядом! И решили ехать.
Вернулись в Орехо-Зуево и подали восемь заявлений на расчет. Шестеро поехали попрощаться с родственниками, а мы с Галей остались. Галя говорит: у меня сестра работает в ресторане, там пальцем в холодильнике негде ткнуть, столько еды. Нажремся там хорошо, в душе намоемся, на койке накатаемся, а в ночь на вокзал поедем. Пришла ее сестра, а мы тут от радости на головах ходим! Сестра говорит: вы бы перед дорогой отдохнули, ведь большое расстояние ехать. Только легли, и звонок в дверь. Телеграмма: их мама в Горькове умерла. Пошли мы на вокзал за билетами. Деньги я уже растратила, 30 рублей у меня оставалось. Билет стоил 24 рубля.
Народ в вагон грузится, смотрю – у девчонки столько краковской колбасы на локте навешено, тут две отварные курицы, и утка еще! Думаю: то ли там голод? Господи, да у меня в голове тогда ничего не было… Я залезла на третью полку, где чемоданы, думаю: посплю и приеду.
Ночь прошла – едет, и день прошел – едет, и опять ночь – едет, и опять день – едет. Пассажиры говорят друг другу: она села вместе с нами, а мы тут уж сколько и ели, и пили, а она все там лежит. Поди, умерла? И говорят девчонке лет двенадцати: слазь туда. Она раз-раз и забралась ко мне: а что ты не слазишь? А я ей: почему это мы все едем и едем? Она: да еще столько же ехать! Тогда шесть суток поезд ходил. Говорит мне: а что ты не ешь? А у меня нечего есть. Она тогда шепчет: давай я тогда скажу, что сестру двоюродную встретила, разговорились – а ты сестра мне, оказывается. У меня, говорит, бабушка в Москве, столько еды насовала, боюсь, заплесневеет. И меня эта девчонка всю дорогу кормила.
Приехали, у меня от радости все выветрилось! Мне б догадаться хоть к родителям той девчонки за советом обратиться, так нет. Чемодан сдала в камеру хранения, спросила, где ткачихи работают, и поехала на меланжевый комбинат. Там паспорт открыли – а у меня прописки нет. Я поехала на хлопчатобумажный комбинат, думаю, может, там не знают? Совсем не было рассудка у меня! И на ХБК все так же!
Я вышла, что делать-то? И поехала на вокзал. Купила каравай хлеба большой, баночку нашла: хлеб отщипываю, цежу водичку. Хлеб кончился. Деньги кончились. Три дня на вокзале кантовалась. Вот вижу: девушка ко мне идет и говорит, мол, здесь спать нельзя. Я походила-походила. Что же делать-то? И думаю: я под поезд лягу! А как? В свой колхоз я не поеду, мать меня, можно сказать, выгнала.
На рельсы ухо положила. Я же на железной дороге работала и знала, как по звуку различить поезд. Шел товарняк. И я так один раз к рельсам подходила. Потом второй раз подходила. Потом в третий раз подошла, перекрестилась: «Пресвятая Мать Богородица, а что мне делать? С такой болью и настырным характером паспорт себе выхлопотала, а теперь ложиться под поезд?»