— Откуда ты… — она замолчала.
Я мог бы много ей рассказать о магии. Да, у женщин с этим дела обстоят немного иначе, и восстанавливаются они намного быстрее, но Агата и вправду потратила слишком много сил. Больше, кстати, на борьбу со мной.
— Нет, бросс, ты ошибаешься, — прошептала вдруг чародейка, и уже хотела было сложить ладони вместе, но не успела.
Потому что всего за мгновение я оказался рядом, перехватив её руки и зажав их, словно в тиски. Я не жалел, поэтому заломил локти едва ли не до хруста. Попробуй поколдуй, когда скрутили в три погибели, и всё тело пронзила боль.
— Даже не смей! — процедил я сквозь зубы, и неожиданно для себя добавил, — Моркате пожалуюсь.
— Хорлова падаль! — вырвалось у чародейки сквозь слёзы, — Чего?
Мы оба знали, что она хотела сделать. Как магистр, она могла высвободить довольно много энергии, взяв её из своей души. Вот только эта энергия — жизненная, и берётся она вся, до последней капли. А значит, потом магистра ждёт только смерть.
Глава 33
Откуда-то из памяти Малуша даже всплыло название приёма — «цыплячье крыло». Ну да, похоже, только у нас в императорской армии это называли просто залом локтя.
Я стоял над Агатой, одной рукой выкрутив ей локоть, и слушал её стоны от боли. У магов обычно большой болевой порог, но у этого приёма тоже хорошая амплитуда — вот кажется, только-только противник привык к боли, как сдвигаешь локоть ещё на сантиметр, и отверзаются врата нового круга ада.
Да я поэт!
С этой мыслью я склонился над Агатой, она вскинула голову и вонзила в меня взгляд, наполненный яростью. По щекам колдуньи тянулись слёзы, которые сразу же замерзали, испаряясь инеем. Её сила искала выход, но от боли она не могла сконцентрироваться.
Агата неожиданно улыбнулась, и у меня перехватило дыхание от холода. Мою душу снова чуть не утянуло в ледяную пустыню, но я, стиснув зубы, устоял.
Тёмный Жрец половину жизни проводит во Тьме, где и так царит холод. Так что это состояние было мне привычным. Нет, бывает, конечно, и раскалённая Тьма, но это скорее исключение из правил.
— Агата, — сказал я, вкладывая в каждое слово сталь, — Сейчас ты мне всё расскажешь. Совершить ошибку и убить саму себя я тебе не дам.
— Ты — тёмный… — выдавила она, снова уронив голову.
Глядя на её серебристые волосы, я подумал, как она похожа на Креону. Та точно так же висела в телеге-клетке на вывернутых руках.
Времени терять было нельзя. Всё же это Дочь Луны, пятый ранг. И хотя считается, что женщины-колдуньи по магической силе слабее мужчин, но они гораздо выносливее. И восстанавливаются колдуньи гораздо быстрее.
— Агата, — повторил я, дерзко приподняв её подбородок кончиком топорища, — Я знаю, что ты из Совета Камня. Ты спешишь туда передать весть, и мешать я не буду. Но, смердящий твой свет, ты мне сейчас расскажешь всё, что знаешь!
О, сколько же ярости в этих глазах. Самый настоящий адский огонь, только сине-ледяной…
Она и вправду чем-то похожа на свою дочь. Странно, что Агата столько лет смогла скрывать это — они там в Монастыре Холода вообще слепые⁈ Это же очевидно даже вестнику тупости.
О чём я сейчас подумал? Мысль о том, что Агата — мать Креоны, до того неожиданно клюнула меня, что я удивлённо отвёл от её подбородка топорище. Как я узнал этот секрет?
Чародейка сверлила меня гневным взглядом, но потом её глаза скосились ниже, на топорище, и расширились от удивления.
— Откуда у тебя это⁈
— Что — «это»? — растерянно спросил я, продолжая гадать, откуда у меня появился дар прозрения.
— Это же древне-бросские руны…
Я сам глянул на своё топорище. Ну да, руны, как руны… И тёмное пятнышко на древесине в том месте, где скрылся чёрный камень, как раз в центре вырезанного полумесяца.
Мы с Креоной пытались их прочесть, но безуспешно. Только слово «ночь» угадали.
Позабавило меня другое:
— Как ты можешь видеть руны, и при этом желать убить меня⁈
— А не должна?
Я чуть не застонал от вселенской несправедливости. Только-только решил, что видение рун помогает мне определять, кто друг, а кто враг. И тут на тебе…
Повисла недолгая пауза.
Надо было что-то делать и, повинуясь интуиции, я отпустил Агату. Отскочив, та зашипела, потирая запястья, на которых виднелись синяки — я её и вправду не жалел.
Затем я сел в позу лотоса, положил топорище на колени, и сказал: