— Ну так что? — нахально перебила я.
— Ну так вот, если я найду для тебя возможность выходить из дому когда вздумается и совершенно безопасно…
— Как же это у тебя получится? — спросила я с неприязненным любопытством.
— Это неважно. Главное, я хочу помочь тебе.
— Спасибо, — сказала я. Но я не нуждаюсь в услугах сводни.
— Я могу повернуть и так, что ты не выйдешь.
Я пожала плечами.
— Это как тебе будет угодно.
— Когда-нибудь, рано или поздно, я все равно тебе понадоблюсь. Не сегодня, так…
— Зачем ты во что бы то ни стало хочешь мне пригодиться? — раздраженно перебила я.
— Это мое дело, — сказала она. — До свидания.
Она скрылась прежде, чем я успела разглядеть выражение ее лица.
* * *
Через два дня Шерифа вместе с мужем и детьми должна была уезжать в деревню, в дом свекра и свекрови. Она уже ворчала и вздыхала по поводу обыкновения ее мужа «запереться там на целый месяц». Я знала, что при нем она не осмелится высказаться на сей счет: то была единственная тема, при обсуждении которой Рашид мог заговорить тоном повелителя. Я, как могла, принялась ее утешать:
— Так будет лучше для детей… Правда-правда, Сакина уже мечтала вслух о том, как будет бегать по полю, зарываться в сено…
— Это верно, — нехотя согласилась Шерифа. — Зато я на это время буду лишена права выходить из дому. Даже в их великолепный фруктовый сад… Меня, дескать, могут увидеть работники! Наконец…
Салиму я сказала, чтобы он приходил под балкон часам к трем пополудни. Если в один из этих двух дней я смогу выйти, то спущусь. Назавтра, незадолго до назначенного часа, уже собираясь занять свой наблюдательный пост на балконе, я обратилась к Шерифе:
— Наверное, сегодня я выйду на улицу…
— Только не задерживайся, как вчера. Я так боялась, ведь Рашид мог вернуться раньше тебя.
— Да-да, я знаю, — улыбнувшись, ответила я.
Я собиралась продолжить, сказать ей, что Рашид сейчас просто светится от счастья, а когда человек счастлив, он любит всех вокруг. Но тут раздался звонок в дверь.
Когда из прихожей до меня донесся голос Леллы, которая здоровалась с Шерифой, вышедшей ей навстречу, я выскочила на балкон. Салим был там, но уже входила Лелла. Я возвратилась в комнату.
— Ты уже встаешь?
— Да, — буркнула я.
Ее взгляд пронзил меня. Никогда еще я не видела на ее лице такого жесткого выражения: у нее даже ноздри трепетали. Я повернулась к ней спиной и прижалась лбом к стеклянной двери, ведущей на балкон. Салим по-прежнему ждал меня.
Когда я снова обернусь к Лелле, когда уйдет Шерифа, в этой комнате разыграется сцена. А сцен я не люблю. Я чувствовала себя усталой. Тем временем Лелла продолжала разговор с Шерифой:
— Да, сегодня утром внизу было полно народу… Лла Айше снова сделалось плохо. Около нее суетилась Тамани… Мне пришлось спуститься… к счастью, все обошлось…
Тамани, подумала я, поворачиваясь… Интересно, к кому же ты все-таки спускалась: к Лла Айше или к Тамани?
* * *
— Тебе пора возвращаться домой, — начала она исподволь, не решаясь атаковать в лоб.
— Почему? — беспечным тоном спросила я. — Вот уедет Шерифа, и вернусь.
— Ну конечно, здесь тебе лучше! — усмехнулась она. Поколебавшись, она добавила бесцветным голосом: — Послушай, Далила, я хотела бы узнать, что ты делала вчера, с кем ты была на улице…
Ее взгляд искал моего. Я едва не поддалась. В эту минуту она была самим воплощением заботливой матери, требующей отчета от дочки. Я смотрела на нее и колебалась, готовая — да-да, Лелла, готовая признаться тебе во всем. Твердым голосом, стараясь скрыть свою слабость, я проговорила:
— Сейчас я тебе все расскажу…
— С кем ты была вчера вечером?
— С Салимом аль-Хаджем.
Я собиралась продолжить, но она… она вдруг побледнела, и взгляд ее стал таким же странно неподвижным, как тогда, когда она стояла у моей постели. Помрачнев, она почти выкрикнула тем пронзительным голосом, который я слышала всего два или три раза и который ненавижу:
— С кем?
— С Салимом аль-Хаджем. Его намерения известны тебе не хуже, чем мне…
Она уже не слушала меня. Она поднималась. Я же пристально смотрела на нее. Мне хотелось с усталым вздохом сказать ей: «Так, значит, ты не перестанешь мне лгать?»
Но она уже кричала, вопила, осыпала меня неизбежными упреками, забрасывала оскорбительными вопросами… в общем, пустила в ход весь свой набор комедиантки.
— С какого времени ты с ним встречаешься? Ведь это к нему ты направлялась, когда зачастила из дому? Значит, ты лгала нам… ты ходила на свидание к мужчине-ты, кому я бевоглядно доверяла, кому, как я считала, сумела привить чувство ответственности, долга… Ты, кого я надеялась видеть открытой, серьезной девушкой, а впоследствии — честной, добропорядочной женщиной…
Ее лживые речи я слушала спокойно. Чувствовала, чго сила на моей стороне.
— Да, я знаю его. Это к нему я ходила. Кто мешал тебе, знавшей, что я лгу, рассказать обо всем Фариду? Я никогда не боялась. Я сама предлагала тебе раскрыть ему глаза.
— Я хотела доверять тебе. Я думала, что речь идет о безобидных прогулках с Миной. Тем, что ничего не говорила Фариду, я давала тебе понять, что могу предоставить тебе немного свободы…
— Как видишь, произнесла я с ледяной иронией, — я не стала дожидаться, пока ты предоставишь мне «немного свободы». Я сама взяла ее. Свободу не дают, ее берут.
— Ты замарала себя, замарала нас!
— Я готова сказать при Фариде всю правду. Мне нечего стыдиться. Только позволь и мне задать один вопрос: кто сообщил тебе о моей вчерашней прогулке? Назови мне источник, если хватит смелости, назови его при Фариде. Скажи ему, что Тамани, которую ты, как притворяешься перед другими, знать не знаешь, встречается с тобой под покровом темноты… Скажи ему, что вы секретничаете…
— На что ты намекаешь?
— Я ни на что не намекаю. Я заявляю, что готова сказать о себе всю правду. Я не люблю секретов. А в нашем доме есть еще секрет, который должен быть открыт. И я его знаю.
Я остановилась; она побледнела еще сильнее.
— А теперь, — медленно продолжала я, направляясь к двери (снаружи по-прежнему маячил силуэт Салима), — если не боишься, беги к Фариду. Скажи ему, что через несколько минут я буду с Салимом аль-Хаджем… До свидания.
Я вышла, так и не взглянув на нее.
Глава XIV
Я существую только в других; когда я обращаюсь к ним, бунтуя или моля, то делаю это лишь для того, чтобы вопросить в их взгляде свое же отражение. Бедный Салим, я обманываю тебя, думала я, опуская на него глаза. Его голова покоилась у меня на коленях. Так что же я люблю: внушаемый мне твоей любовью свой собственный образ или твое, доверчивое во сне, лицо мужчины? Я не смела пошевелиться.
— Мне так хорошо, — сказал он. — Кажется, что я сплю с тобою вместе, что и во сне с тобой не расстаюсь…
Теперь он спал. А я размышляла. Я думала о том, что мне больше по душе эта женщина, что сидит сейчас, охраняя сон мужчины, нежели та, другая, озлобленная, восставшая против Леллы девчонка, которой ничто не дорого. Нет. Я не задам Салиму ни единого вопроса.
— Я хотел бы поговорить с тобой, — вдруг сказал Салим, не открывая глаз.
— Я думала, ты спишь.
— Нет. Я все думаю над тем, что собираюсь сказать.
— Вот как?
— Побудь так. Я не хочу открывать глаза. Это трудно. Надо, чтобы я рассказал тебе все… Видишь ли, я хочу, чтобы ты видела меня таким, какой я есть, каким был в прошлом…
Я перебила его.
— Ты уверен, что так уж необходимо рассказывать мне о своем прошлом?.. Ведь я тебя ни о чем не спрашиваю, — добавила я.
Я его ни о чем не спрашивала. Я почти молила его молчать. Какая мне разница, каким он был когда-то? Теперь нас обоих освещал свет вечера, свет нашей молодости. К чему заставлять меня искать его в чуждой мне жизни?