Я соскочила с кровати и под ее трескотню повернулась к ней спиной. Она вновь оказалась передо мной, теперь уже в глубине зеркала: миндалевидные глаза, горделивые движения головы. Иногда я любовалась ее красотой, когда ночь зажигала ее порочным огнем. Сейчас же я видела лишь кокетливую и жеманную девицу и находила ее вульгарной. Я оделась.
— Пойдешь в четверг на собрание? — спросила Мина.
— Зачем?
— Как «зачем»? Да чтобы проветриться, посмотреть на других девушек, обсудить все эти вопросы…
Под конец ее голос звенел чуть ли не возмущенно.
— Какие вопросы? — холодно ответила я, стараясь, чтобы это звучало презрительно. На самом деле я отлично знала, что за вопросы волнуют лицеисток и студенток: проблема эволюции мусульманской женщины, проблема смешанного брака, проблема социальной ответственности женщины, проблема…
— Уф! Сколько проблем!
Я сказала это вслух; под недоуменным взглядом Мины я воскликнула:
— Да! Слишком много проблем! Особенно когда вы начинаете их мусолить…
Я запнулась: разве не ясно, что Мина, занимаясь этими вопросами, лишь отдает дань моде? Пожала плечами, как бы ставя точку в незавершенной фразе. Потом добавила, чтобы сгладить резкость тона:
— Ты же знаешь, что я не люблю интеллектуалок… Они слишком болтливы…
Мина снисходительно засмеялась, но продолжала настаивать:
— И все-таки приходи в четверг. Поможешь мне готовиться.
— Обратись к Лелле, это по ее части, — ответила я.
В действительности я изнывала от безделья. Мина добавила:
— Кстати, я пригласила ту девушку, о которой столько тебе говорила, — Дуджу. Хоть взглянешь на нее…
Дальше я уже не слушала, зная ее склонность к неумеренным восторгам по любому поводу. Я закончила одеваться. Приближалось время обеда; я пригласила ее остаться, но лишь для проформы: она всегда отказывалась, избегая Фарида. Я проводила ее до двери.
Внизу она остановилась поболтать с женщинами, и я наблюдала, как перед моими тетками она снова надела на себя лицемерную маску тихони. Говорила с серьезной миной, хлопала, когда надо, ресницами и улыбалась точно в меру. Я забавлялась ее притворством — потом она обязательно признается мне в нем и сама же будет потешаться над этим с бесстыдным смехом, который будет мне приятен. И впрямь, если мне и нравилось видеть ложь, то на одном лишь ее лице: она составляла истинную ее природу.
Мина одну за другой перецеловала женщин, провожавших ее нескончаемыми любезностями, на которые она отвечала тем же отсутствующим тоном. Она подошла к сидевшей в углу Лелле. В этот миг я уловила ее внезапное замешательство. Лелла спросила с непонятной улыбкой:
— Ты уже красишься, Мина?
Захваченная врасплох, та покраснела.
— О, я просто такая бледная, Лелла…
— Да я вовсе не в упрек! Тебе очень идет, уверяю тебя. До свидания.
Я отвернулась. Просквозившая в ее тоне ненависть не оставляла сомнений: то была врожденная неприязнь раскусивших друг дружку самок.
После сборища у Мины прошли и другие. Дважды в неделю Мина притаскивала меня в кружок все тех же заядлых спорщиц.
Я слушала их с безразличием. Бывало, на протяжении всей сходки я не открывала рта. Посреди чашек с чаем и медовых пирожков весомо, значительно падали слова, прокатываясь по таким похожим одна на другую буржуазным гостиным в неомавританском стиле. Девицы озабоченно морщили лбы, обреченные изображать из себя этаких интеллектуальных подвижниц. Я говорила себе, что их слова — пустота, но звучавшее в голосах упрямство походило на страсть. Их воодушевления я не разделяла.
Только одна из них привлекала меня: Дуджа. Она говорила мало, но ее пылкий грудной голос нравился мне. Казалось, и самые незначительные слова она произносит с тем же старанием, с каким она внимала речам других. Постарше остальных девушек, она была красива обычной, но какой-то спокойной, уверенной красотой.
Сегодня мы собрались у нее.
Я не намеревалась идти. Помню, Мина в присутствии Леллы настойчиво уговаривала меня:
— Далила, прошу тебя, ну пойдем со мной к Дудже.
— К Дудже? — спросила Лелла.
— Да, к Дудже аль-Хадж.
— Аль-Хадж?..
Я уже не слушала; лицо Леллы передо мной вдруг оживилось, она заговорила быстрее… Покачав головой, она слегка громче, чем требовалось, сказала:
— Нет, сегодня Далила не пойдет. Она не может выйти из дому.
— Но Дуджа рассчитывает на нее!.. Такая милая девушка! — не унималась Мина.
— Она не пойдет, — сухо отрезала Лелла.
Я взглянула на нее со внезапно пробудившимся интересом: впервые тон ее был так груб. Тут мне вспомнилась Тамани, их перешептывание… Что так пугает ее у аль-Хаджей?
— Я пойду, — сказала я, решившись на этот вызов из желания узнать.
Дудже с самого начала удалось создать удивительно непринужденную атмосферу. В первый раз я не чувствовала себя обязанной сидеть сиднем в окружении склоненных голов. Я устроилась в глубине комнаты, у книжных полок, но читать не стала.
Шум спора доносился до меня с другого конца гостиной неясным гулом. Он меня не затрагивал. Я была окружена тенью, прохладой, тишиной.
Никто не обращал на меня внимания. К моей неразговорчивости успели привыкнуть. Если я и заговаривала с кем-то, то лишь с Миной, и тогда лицо ее кричало всем остальным о нашей близости. Это держало их на отдалении; судя по тому, с какой охотой Мина играла роль близкой подруги, я догадывалась, что мое молчание окружает меня тайной. От этого я испытывала удовольствие, в чем не признавалась даже самой себе. Я не была уверена, что присутствую на этих собраниях исключительно ради того, чтобы удовлетворить свое тщеславное желание ощутить себя одинокой посреди их бесплодных дискуссий.
* * *
Ближе к вечеру Мина провела меня по дому. За ним открывался сад, в глубине которого я увидела фиговые деревья.
— Может, сходим туда? — предложила я. Мина состроила гримасу. — Ну пошли же…
Я, как могла, пыталась побороть ее нерешительность. Меня манила тень. Но не только. Перед этим в гостиной Дуджа говорила о своем кузене, который, по ее словам, должен был быть где-то неподалеку возможно, в саду. «Тридцать лет-и все еще холостяк», — шепнула мне на ухо Мина — она, как всегда, была в курсе всего. Мне тотчас вспомнилась реакция Леллы на фамилию аль-Хадж. Получалось, что этот кузен — единственный человек в доме, который, будучи в том же возрасте, что и Лелла, мог иметь с ней какие — то отношения. Мне захотелось встретиться с ним: по его лицу я прочту, ошибаюсь я или нет.
— Пошли… — тянула я Мину.
Она упрямилась. Я оставила ее и двинулась одна. Услышала, как она уходит, но продолжала углубляться в сад.
Уже почти подойдя к фиговым деревьям, я вздрогнула и от неожиданности застыла на месте: там, на траве, лежал, повернувшись ко мне и улыбаясь, словно поджидая меня, он… Он! Он привстал, и я, взяв себя в руки, подошла, как будто явилась на свидание.
— Ну что же, — сказал он, теперь я наконец узнаю ваше имя!
Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя победителем. Сейчас, когда он лежал вот так на траве в просторном светлом одеянии, я его не стеснялась. Я с вызовом ответила:
— Меня зовут Далилой, и я знаю Дуджу. — Из предосторожности я добавила: — Это ваша кузина, не так ли?
— Да-да, кузина… — засмеялся он. — И давно вы с ней знакомы? Впрочем, Дуджа знает всех столичных девушек с передовыми взглядами.
Умолкнув, он какое-то время разглядывал меня, потом спросил:
— А эти знаменитые собрания — они для чего?
Я подхватила его иронический тон:
— Чтобы определить роль женщины в мусульманском обществе, ее обязанности по отношению к своим угнетенным мужчинами сестрам. Знаете, это очень серьезно!
Он продолжал смотреть на меня; на миг я почувствовала себя неуютно: казалось, эти веселые глаза насмехаются над моей попыткой иронизировать.
— Да, это выглядит весьма серьезно, — сказал он, — но что-то не похоже, чтобы вы сами в это верили.