Осмотрительней! Я долго наблюдала на ее лице отзвук последнего слова. Потом вяло согласилась. «Похоже, ты права…» На самом деле меня мало трогало, что Салим заговорит обо мне, расскажет обо всем, вплоть до моих голых плеч. Ничто не уничтожит тогдашнее солнце, тогдашнее упоение, переполнявшее мою грудь, когда я была распростерта на спине, лицом к небу. И тот мужской взгляд, под которым я открыла глаза… все это я получила в дар, как кувшин ключевой воды. Остальное мне было безразлично.
Мина между тем продолжала. Теперь она решала, как все устроить. В назначенный день она придет с утра. Скажет Лелле, что у нас очередное собрание; мы выйдем вместе, а потом она оставит меня одну… Так что мне достаточно будет лишь не бродить по самым оживленным улицам. И держаться с Салимом начеку. Со своей стороны она проведет расследование, чтобы узнать, что он за человек. В общем, настоящая военная операция.
Я задумчиво смотрела на нее. Думала я о том, кого она называла Салимом; для меня он был всего лишь тенью, которая будет ждать меня в четверг на углу улицы.
И впрямь дело было важное. Теперь я знала, что в четверг войду во владения, которые будут прежде всего моими. Моими, и ничьими больше. Я проникну туда в одиночку, на цыпочках, молча.
Глава IV
Свидание было назначено на небольшой улочке, пересекающей главный проспект европейского квартала, в самом центре города. Совсем рядом расположен крупный кинотеатр, а из конца улицы видна часть порта. Несколько раз я бывала там с Леллой мы ходили по магазинам, — но не чувствовала себя уютно. Большую часть жизни я провела в запертых домах или в серых коробках интернатов таких же глубоких, наполненных гулким эхом. На улице зеркала витрин посылали мне отражение потерявшейся маленькой девочки, готовой убежать. То была я.
Я пришла загодя. У кинотеатра я запаниковала. Начала надеяться, что он не придет, что все это мне приснилось. Я уже представляла себе, как спокойно вернусь домой. Позади я оставила безмятежный порядок, радушный, как теплое море. Снова увидеть те же лица, услышать те же голоса, убедиться, что ничего не изменилось. Что нашло на меня в эти дни? Откуда эта враждебность к Лелле? Нет. Я вернусь к прежней жизни, и вернусь с радостью.
Я оглянулась, собираясь бежать. На противоположном тротуаре собралась у выхода из кинотеатра группа европеек — загорелых, с вызывающим декольте. Мне стало не по себе, как если бы они могли заметить мое смятение. К ним подошли несколько молодых людей, одетых с изысканной небрежностью. Я вдруг обнаружила, что завидую непринужденности этих женщин: они тараторили, смеялись, запрокидывая голову, а меня, поскольку я направлялась на тайное свидание, словно придавливала к земле серьезность подобного поступка.
Звонок возвестил конец сеанса; на улицу хлынул поток людей. В этот миг я увидела Салима: свернув с проспекта на улицу, он направлялся ко мне. Толпа мешала мне его видеть. Внезапно я повернулась к нему спиной и устремилась прочь.
Я пришла в себя на бульваре, идущем вдоль порта. Оказалось, с перепугу я стискивала зубы. Я привалилась к стене. Попыталась взять себя в руки, ругая себя дурой. Целую неделю я думала об этом свидании и наконец решилась пойти. Отступать было негоже. Но сейчас я не могла избавиться от ощущения, что вся эта история перестала меня интересовать. Ждавший меня незнакомец не имел ничего общего с моей мечтой. Зачем я пришла сюда? Возбуждение сменилось скукой. Тут в моей памяти в очередной раз всплыл образ Леллы, и ко мне вернулись подозрительность и неприязнь. Нет, не найду я в доме покоя; только ложь. Я решительно повернула назад.
Смутилась я только в тот миг, когда, оказавшись перед ним, протянула руку, не поднимая на него глаз, и пробормотала:
— Здравствуйте, мсье…
Это наполовину проглоченное «мсье» показалось мне чересчур официальным, однако ничего другого я сказать не могла. Но его теплый голос неожиданно вернул мне уверенность в себе.
— Здравствуйте… Вы опоздали на пять минут, — добродушно поддразнил меня он.
Я не ответила.
Мы шли бульваром, на котором я перед тем остановилась. Я привыкала к голосу Салима, к его присутствию. Он говорил, я отвечала, словно знала его всегда. Время от времени в разговоре возникали паузы; я не чувствовала себя обязанной нарушить молчание. Я созерцала море, которое в первый раз видела так близко, замершие у причалов корабли, портовую суету, весь этот незнакомый мир.
Салим снова принялся меня расспрашивать. Впервые я без смущения отвечала на вопросы о себе. Рассказала о брате, о покойном отце и даже о Лелле, но так же сдержанно, как в свое время говорила о ней Мине. О себе он ничего не сказал, лишь мельком упомянул о знакомой мне Дудже, от чего мы оба пришли в легкое замешательство, поскольку она имела прямое отношение к нашей предыдущей встрече, которую мы по молчаливому уговору решили забыть. Я отвернулась полюбоваться морем, чтобы побыстрее истекли эти томительные секунды. Общее смущение сблизило нас, и я улыбнулась Салиму.
Потом мы зашли в кафе, где была тень и прохлада. За стойкой скучали две толстухи. Кафе я посещала впервые; оно оказалось безлюдным. Сидя напротив Салима, я все еще не решалась поднять на него глаза; за его спиной сквозь матовое стекло виднелось солнце оно спускалось словно бы для того, чтобы заполнить зал. Перешептывание женщин не нарушало моего оцепенения. Мне было хорошо.
Вскоре я начала рассматривать обстановку, обращая внимание на самые незначительные детали. Изредка я бросала осторожный взгляд на Салима, замечая то его блестящие черные глаза, то две морщинки между бровями, то пожелтевшие пальцы. Когда он поднялся, чтобы расплатиться, я рассмотрела его хладнокровнее; я вдруг вспомнила, что едва его знаю. Я бестрепетно оценивала его приятную наружность, худощавую фигуру, элегантную одежду. Но тут он приблизился ко мне и, пропуская меня, слегка коснулся моей руки, и от этого я испытала ощущение безопасности, отделившее меня от всего окружающего.
Было еще рано; он предложил сходить в кино. Мне совершенно не хотелось. Я почувствовала: он предложил это, потому что иначе нам нечем было бы заполнить оставшиеся часы. По правде говоря, я с удовольствием гуляла бы вот так по набережной. Но по тому, как он произнес: «Вы не против того, чтобы сходить в кино?», я, кажется, догадалась о тайном подтексте этого приглашения. Он знал, что в глазах окружающих это обязывало меня куда больше, чем простые разговоры. И я ответила серьезным тоном, подчеркивающим мое к нему доверие:
— Да, если хотите.
Салим улыбнулся мне одними глазами. Я почувствовала себя счастливой, как с давнишним другом. Эта установившаяся между нами близость хрупкая, драгоценная длилась все то время, пока мы спешили на фильм; название картины я тотчас же забыла, до того меня переполняло какое-то звонкое безразличие. Помню, что, начиная с этой минуты, я стала краем глаза следить за нашими отражениями в витринах; мелькавшая в них картинка идущей парочки меня завораживала.
Перед кинотеатром, пока Салим брал билеты, какая-то девочка потянула меня за подол; то была нищенка лет восьми с зелеными глазами на чумазой рожице. Я смутилась, как и всегда при виде детства и нищеты. Вернулся Салим. Девочка обратилась к нам на ломаном французском:
— Мисью, мадам.
Она протягивала ладошку. Меня словно толкнуло в сердце — и от вида этого маленького оборвыша, и при мысли о том, что она первая приняла нас за чету. Я неловко положила руку ей на плечико. Салим протянул ей монету. Я ободряюще улыбнулась ей и тихонько шепнула по — арабски:
— Ну что же ты, бери…
При звуках родного языка глазенки ее округлились. Меня тронула лукавая улыбка на ее мордашке. Между тем Салим уже входил в зал. Я последовала за ним не сразу; трудно было расстаться с этим ребенком.
Картину я смотрела с равнодушием. Мне не удавалось заинтересоваться сюжетом, и я смотрела на экран, как на картинки из кошмара. Привыкнув к темноте, мои глаза начали различать очертания кое-каких предметов в зале; мне казалось, что я сижу в лодке посреди ночи, в гостеприимном аду, куда меня выбросило навеки. К Салиму я не повернулась ни разу, но ни на миг не забывала о том, что он рядом. Когда он положил руку на спинку моего кресла, я забыла обо всем: о кинотеатре, о картине, о зрителях. Оставались только мы, двое попутчиков в дальнем странствии по бездонным потемкам. Экран перед нами строил гримасы из раскрашенных лиц, диких пейзажей. Хорошо бы навсегда остаться в этих глубинах, подумала я.